Впрочем, когда унтера ввели в блиндаж к Козаченко и он избавился от присмотра Новикова, он мгновенно преобразился. Настойчиво тыча в циферблат своих ручных часов, он стал что-то раздраженно говорить Козаченко и чего-то нагло требовать.
Козаченко слушал его, слушал, а когда он наконец иссяк (по-фински мы не понимали), мягко сказал:
— Ну що ты, куме, гавкаешь, що ты мени свой цихверблат тычешь? Хиба в мене свого немае? — Насмехаться Козаченко любил по-украински. — Что ты мне показываешь, что на твоих нет двенадцати — значит, воруй боеприпасы из склада свободно, война не кончилась! Не кончилась война, по-твоему? Ну так и сиди в плену!
Унтер во все глаза смотрел на старшего лейтенанта, стараясь понять, что говорит Козаченко: он не понимал по-русски, так же как мы — по-фински.
В это время где-то еще раз взвизгнул вражеский миномет. Унтер вздрогнул и сжался. Козаченко жестко приказал:
— А и правда, видать, не кончилась! Ну-ка, уведите пленных!
Вскоре мы с ним снова вышли на бывший передний край и увидели, что к нам из лесу через поляну направляются три человека. Вот они подошли ближе, уже ясно видно на боку одного из них кобуру с пистолетом; при них нет обязательного для парламентеров белого флага, они лишь машут белыми носовыми платками. Но наверно, это все-таки парламентеры.
Никто из наших бойцов не задерживал финнов, и они подошли к нам вплотную.
— Мы — парламентеры, — заявил один из них на чистейшем русском языке.
— А почему с оружием? — спросил Козаченко.
Парламентер расстегнул кобуру, чтобы вынуть пистолет. Козаченко остановил его:
— Можете не стараться, теперь уже поздно… Ну-с, слушаю.
— Разрешите представиться. По поручению финского командования, — говоривший кивнул в сторону старшего по званию, — майор Таннергейм. — Затем чуть поклонился, называя себя: — Капитан Поляковски…
— Поляковский? — переспросил Козаченко.
— Если вам угодно! — горделиво подтвердил капитан.
Все сразу стало ясным: вымирающая порода — эмигрант-белогвардеец.
Козаченко равнодушно пожал плечами:
— А мне безразлично, я — только для точности…
Капитан проглотил пилюлю и небрежно представил третьего:
— Ну, а это — солдат. С нами.
— Хорошо. Проходите.
Козаченко пригласил парламентеров в блиндаж, но не в свой, а в один из тех, что мы заняли на высоте. Блиндаж еще носил свежие следы пребывания противника: валялись котелки, ранцы, шерстяные носки, почему-то разноцветные. На нарах и на полу — десятки писем. Все было брошено: оружие, надежды, письма.
Господин капитан Поляковский так внимательно всматривался в адреса на конвертах, что можно было подумать, будто он совершенно случайно оказался в собственном блиндаже, а корреспонденция принадлежит ему лично.