— О вашем прибытии, господа финны, — Козаченко обратился к Поляковскому, подчеркнув слово «финны», и Поляковского все-таки передернуло, — мною доложено вышестоящему командованию. Прошу подождать ответа.
Из блиндажа видны сосны, точно бритвой срезанные нашими снарядами. На черных с красным кантом петлицах Козаченко — скрещенные стволы пушек.
Майор Таннергейм что-то сказал по-немецки Поляковскому, и тот по-русски обратился к Козаченко:
— Разрешите поинтересоваться… Господин майор спрашивает: вы артиллерист?
— Да, артиллерист.
— У вас превосходная артиллерия. — Капитан Поляковский из кожи лез вон, стараясь быть как можно любезнее. — Очень точная.
Но Козаченко, старший лейтенант из запаса, не уступал ему в умении вести дипломатический разговор:
— Вы находите? Весьма рад, что она произвела на вас такое сильное впечатление. И сожалею, что у вас менее точная: била сегодня даже после двенадцати!
— Что вы говорите! — притворно удивился Поляковский и по-немецки перевел майору Таннергейму реплику Козаченко.
Тот тоже высоко поднял брови, и покачал головой. Затем с полупоклоном и улыбкой сказал что-то, глядя прямо на Козаченко. Поляковский перевел:
— Господин майор предполагает, что если такое и имело место, то это, вероятно, дальние батареи. Как раз сегодня ваши пушки оборвали провода связи к ним. Возможно, что именно поэтому их не удалось известить о конце войны своевременно.
Козаченко сокрушенно развел руками:
— Выходит, мы же и виноваты, что по нас бьют? — И неожиданно обратился к Таннергейму по-немецки: — Я вас правильно понял?
Таннергейм живо ответил по-русски:
— Не совсем… — Но тут же спохватился: ведь он выдал свое знание языка.
Однако было уже поздно. Козаченко усмехнулся.
В блиндаже установилось стойкое молчание. Лишь изредка доносились голоса проходящих мимо блиндажа красноармейцев. Бойцам хотелось увидеть живых финских офицеров. Они расспрашивали часового, стоявшего у блиндажа:
— Офицеры, что ли?
— Офицеры. Проходите.
— Пришли все-таки на поклон! — И последовало злое, с сердцем, ругательство.
Мне показалось, что я узнал голос бойца: я только что угощал его табаком.
Таннергейм и Поляковский сидели как на угольях. Высокомерно подняв голову, Таннергейм задал вопрос Козаченко по-немецки:
— На каком это языке изъясняются ваши солдаты, господин старший лейтенант?
Но Козаченко остался невозмутимым:
— А всякий на своем, господин майор. Так же, как вы, например.
После этого ответа парламентеры уже не пытались подпускать Козаченко шпильки.
Наконец в блиндаж вошел представитель нашего командования. Таннергейм, Поляковский и сопровождавший их солдат вскочили, как по сигналу, и церемония представления повторилась: снова Поляковский перевел Таннергейму русскую речь нашего представителя и отчеканил: