— Художник? — коротко спросил его там начальник отдела кадров, сухощавый полковник в пенсне с прямоугольными стеклышками без оправы, которые придавали особую законченность очерку лица и подчеркивали пронзительность взгляда и изящную форму носа.
— Художник, — ответил Мишутин и почувствовал себя смущенным под этим острым взглядом: ну кому сегодня нужна его графика, его бесчисленные офорты любимого города — Зимняя канавка, Львиный мостик, решетка Летнего сада, чернеющая ажуром на фоне заснеженных деревьев? Кому все это нужно сейчас?
— По-моему, график? — уточнил полковник.
— Да. Вы знаете мои работы?
— Как же, не раз останавливался возле них на выставках. И всегда, между прочим, радовался, как вы проникновенно чувствуете своеобразие нашего города. Может быть, я выражаюсь непрофессионально — я ведь рисовать не умею… Но тоже ленинградец. И так же, как вас, — полковник невесело усмехнулся и поправил правой рукой протез левой, неподвижно лежавшей перед ним на столе, — на фронт тоже не берут. Но это ничего. Мы и тут повоюем. Я вам отличную работу дам. Будете изготовлять эскизы маскировки наиболее ценных в архитектурном отношении зданий. Понятно?
— Не совсем.
— Ну, скажем, Казанский собор. Бомбить его будут? Безусловно. А мы разбомбим его предварительно!
Мишутин недоуменно посмотрел на полковника.
— Неужели непонятно? Это очень просто. Представьте себе: летит стервятник, имеет задание — прорваться к объекту и обратить его в прах. Но выходит на цель — и вдруг видит: задача выполнена до него. Купол провален, колоннада обрушена, от стен — одни руины. Отлично!
Мишутина невольно передернуло, Только что, идя в штаб МПВО, он видел Казанский собор еще целым.
— Я вижу, вам стало не по себе от такой перспективы?
— Думаю, сами понимаете. — Помимо желания Мишутина, в голосе его прозвучало нечто похожее на осуждение.
Полковник встал. И вдруг заговорил очень жестко:
— Да, понимаю. И вот именно для того, чтобы эта перспектива не осуществилась, приказываю вам: всю волю патриота, весь ваш талант и фантазию художника будете отныне вкладывать в то, чтобы как можно натуральнее, как можно более зримо изображать разрушенными Казанский собор, улицу Росси, Публичную библиотеку, Александринку, Аничков дворец — все, чем восхищались всю жизнь, ради чего жили, во что вкладывали душу!
Художник молчал. Тогда полковник вышел из-за стола, подошел к нему вплотную, положил крепкую правую руку на непроизвольно вздрогнувшее плечо. Должно быть, как все военные, полковник умел стремительно переключать свои настроения и даже тон.