– Знаешь, есть такая пословица – «старая любовь не ржавеет». И эта пословица не лжет, – начал он, по-прежнему стоя напротив Кинги: она ведь не пригласила его сесть, не предложила чаю. – Я был влюблен в тебя еще в начальной школе: помнишь, как я гонялся за тобой и таскал тебя за косы? Как же ты меня тогда ненавидела… – Он тихонько засмеялся.
«Кажется, она и сейчас его ненавидит, – промелькнуло в мыслях у Аси. – Во всяком случае, она с ним не очень-то вежлива».
Ему тоже, должно быть, это пришло в голову, поскольку смех тут же затих.
– Я не мог забыть тебя, Кинга. Ни тогда, ни потом. Знаю: когда ты рассказала о беременности, я поступил как сукин сын… – На его лице отразилось мимолетное выражение стыда. – Назвал тебя гулящей и сбежал за границу, поджав хвост. Но ведь ту, первую обиду ты мне давно простила… А простишь ли следующую, которую я нанес тебе, когда мы встретились снова?.. Я искал тебя, Кинга, ведь я… по-прежнему люблю тебя. На третий раз я уже не совершу ошибки. Не разочарую тебя. Клянусь…
– Замолчи, – коротко произнесла она.
И он замолчал – скорее от удивления. Не ожидал услышать от нее это слово, произнесенное таким бесстрастным тоном. Разразись Кинга гневными ругательствами или слезами – это было бы естественно: тогда он продолжал бы ее умолять или принялся бы успокаивать. Но это бесстрастное «замолчи»?..
– Не клянись, не клянись ничем и никем, потому что я бьюсь об заклад на все деньги, которые у меня есть, что ты нарушишь клятву, причем скорее, чем сам думаешь, – заговорила она снова.
Кажется, только сейчас Чарек[3] Грабский по-настоящему увидел женщину, которую всю свою жизнь любил (любил ли?), – увидел ее такой, какой она стала. Это была лишь тень прежней Кинги Круль. Тень ее тени. Она, конечно, уже не выглядела как зомби, полчаса назад напугавший Асю после загадочного похода; но на исхудалом лице молодой женщины глубокими следами отпечатались все тяготы и переживания последних лет. Она была младше Чарека на два года, но взгляд ее был взглядом старухи, уставшей от жизни.
Потрясенный, теперь он молчал.
А Кинга действительно устала: и от этого молчания, и от этого мужчины, и от этого ужасного дня.
– Вот твой кот. – Она взяла на руки животное, сидевшее у ее ног, и передала Чареку.
Тот машинально погладил кота по голове, не отрывая взгляда от лица Кинги.
– Вижу, он успел тебя полюбить, – мягко произнес он. – Если хочешь, оставь его себе… А я буду приходить к нему в гости, если ты разрешишь.
Она хотела было что-то сказать, но он вдруг шагнул к ней, схватил ее руку и поднес к своим губам.