- Ты - скотина, - отозвался Фил и улыбнулся.
- Да, - проговорил Уэллс, как выдохнул, - и стадная причем, именуемая человеком.
- Это убеждение, - Фил включился. Его всегда включал именно Уэллс. Сутки на трансцендентные переживания - это многовато. Спустимся-ка мы в интернет-кафе. Ресурсы одной лос-анджелесской ночи могли ему сегодня пригодиться.
Интернет-кафе оживленно гудело. Там был чат и чад из соседней пышечной. Новости только усиливали речь Мельникова. Президенты двенадцати стран, включая США, собирались на свой конфиденциальный совет в Гааге. Стихийные и запланированные столкновения двух религий случились на текущий час даже в Австралии, что было уж чрезвычайно резво для этой политической клуши, повторяющей имперские глупости, обычно по истечении срока их осознания и преодоления в США. На сайте "Майя" Филу было оставлено письмо, беспричинное... "Я б в жизни таких не писал..." - процитировал Уэллс. Этого однако, оказалось достаточно, чтобы Фил позабыл жару и составил план действий. Хомолюденс, похоже, тоже не на пляже лежат, там, конечно, ресурсов больше, но и трение отлаженных механизмов вековой принудительной идентификации "ты есть белый американец" - тоже не подарок. Иначе и не попал бы он седьмым в этот комфортабельный пятый Рим, девятый Вавилон на побережье экранных копий будущих времен. С тех пор как отгремели процессы с компьютерными личностями, Лос-Анджелес стал персоной нон грата, городом де-юре, миром де-факто и нашел-таки себя повзрослевшим и выбросившим банку на веревке с грязного пуза и отмывшим это самое пузо, которое стало прилично зваться живот, восходящий по-старорусски к корню "жить".
Жаль, в прохладе поддерживающих потоков нельзя оставаться вечно. Так бы и сидел там. Вот и людики рассосались, схлынула молодежь, привычная к иным чудесам. И то, шугаются люди хорошего, вечно оборачивается оно в России обломом каким, а то и сразу счетчиком. Платит земля долги за своего Бога, который был бос и духовен, и невдомек ему было, что скоро каждый такой умник выберет свою калибровочку из двух осей и полетит на ней строить купол своего цирка. И калибровочки эти будут разные: нация и воля, свобода и познание, страсть и смерть и много чего еще...
- Ну, что ж, - сказал Фил, - стало быть "не пахло иностранщиной пахло революцией, и были у революции ясные глаза".
16
- Вот это да, - отозвался Уэллс, - то-то народ повымелся. Ты забурел сильно, я вижу, аж завидки берут. Скажи слово звонкое, сволочь, хватит намекать на абсолютное знание и относительное бытие. Так ты людей порастеряешь, а без них ты - ноль, понял? - Уэллс шипел. Фил никогда его таким не видел. Уэллс всегда слушал и любил Фила, он только помогал, понимал и заворачивал слова в рифмы и формы. Что его вдруг заело? На экране медленно и неотвратимо грузился портрет Анвара, подтверждая Дашкин сон, его, Фила, существование и еще кое-что такое, о чем не хотелось думать, но приходилось принимать во внимание. В почте лежало письмо от Алиски, в нем лежал золотой ключик - от утки, которая в зайце. И на дно морское его было не отправить - предательская щука принесет. Что у них там, в Лос-Анджелесе, детей, что ли, нет ни у кого, роботы чертовы? Мир над Алискиной головой нужно было спасать. Вот так мы и вписываемся в Реальность по самые уши, заводим привычки и убеждения и строим среди них проселочные дорожки восприятия мира.