Мы забросили солнечные батареи, расположенные на склонах, и едва не остались без электричества. К счастью, Маттео нашел в трюме четыре резервные панели, их мы разместили возле трапа «Святого Тибальда», чтобы тратить как можно меньше времени на связанные с ними регламентные работы. «Голиаф» пришлось отключить, но для «Давида» энергии хватало, если использовать устройство с минимальной загрузкой. Кстати, изучение логов «Давида» еще раз показало, насколько порочен и коварен был наш брат Томаш: он производил препараты, разжижающие кровь, и злонамеренно давал их страдающему легочными кровотечениями профессу Габриелю.
И професс, и экзорцист теперь покоятся в соседних могилах. Ни саванов, ни гробов, ни похоронной мессы: увы, мы проводили епископов, как могли, — как ранние христиане.
Я бы не удивился, если бы обнаружились доказательства причастности Томаша к поломке антенны дальней связи. В свете последних событий было бы наивно продолжать считать причиной аварии обрыв заземления. Думаю, антенну целенаправленно сожгли, подав напряжение, раз в сто превышающее номинальное. Кому еще, как не Томашу, было под силу провернуть подобное?
…В первые недели заточения на «Святом Тибальде» мы питались остатками пищи, привезенной с Земли, добавляя в рацион синтетические жиры и глюкозу. По нашим расчетам, консервов и концентратов хватило бы на месяц.
Лилит несколько раз наведывалась в лагерь. Расправив крылья, она кружила над заброшенной стройкой и модульными сооружениями. А однажды она села на носовой обтекатель «Святого Тибальда» и долго-долго разглядывала свое отражение в поляризованном стекле иллюминатора рубки управления.
Затем у нас закончилась вода. Насос исправно гудел, но работал вхолостую. На Земле Лилит считалась олицетворением ночной тьмы, здесь же она до сих пор показывалась только в светлое время суток, преимущественно, ранним утром, поэтому разбираться, что не так с водой, мы с Маттео выдвинулись сразу после заката — в медленно угасающих сумерках. Мы почти сразу нашли обрыв трубопровода — похоже, пластиковую трубу перегрызли — и устранили поломку. На борт корабля вернулись ни живые ни мертвые. Такой была наша первая удачная попытка прервать вынужденное заточение.
Прошло еще несколько солов, и я увидел, как Маттео в свете фонаря разгуливает по стене базилики. Я понял, что после ремонта водопровода он воспрянул духом и у него зачесались руки сделать что-нибудь еще. Следующим вечером он собрал снасти и отправился на реку. Само собой, я волновался за одноглазого и глуховатого монаха, но Маттео вернулся невредимым и даже с кое-каким уловом. Тогда и я наведался в оранжерею, однако увиденное внутри не вдохновило на труд. Я заходил туда еще раза два, но лишь разводил руками, глядя на сохнущие стебли и запыленную листву. Я вспоминал колокольчиковые голоса помидорушек и дразнящий земной запах ботвы, с болью осознавая, что теперь все это в прошлом. В том же прошлом, в котором остались наши добрые и благочестивые братья. Я заново постигал смысл слова «безвозвратно».