«Третье. Колония считается успешной в случае появления детей, родившихся непосредственно на планете пребывания».
Самая дебильная ошибка, совершенная за всю историю человечества. Это, плюс ушатанная система репарации. Да. Дети рождались. На Шторме, например, сейчас они рождались с жабрами, вертикальными зрачками, перепонками и способностью к телепатии. На Инее — с шерстью и набрюшными сумками для вынашивания потомства. А почему бы нет, холодновато же там, на Инее. На Ротонде рождалось вообще невесть что, не пожелавшее общаться с десантниками Второй Волны и упрямо зарывшееся под землю. И планетарный кодекс, ага. Все эти жабрастые и сумчатые считались теперь самостоятельными цивилизациями разумных, которым на Матушку-Землю было положить с прибором. Или нет, в зависимости от уровня развития экзоцивилизаций, мысленно хмыкнул Гудвин, — приборы-то имелись далеко не у всех. С некоторыми удалось установить дипломатические и торговые отношения. Некоторые даже признали хомосапиенсов давно потерянными братьями. Нет, конечно, человечество на Старой Земле тоже потрепало во время трех Великих Войн. Натуралов среди землян осталось меньше пяти процентов. А нынешние трансы могли кое в чем дать фору этим, из Первой Волны. Но в любом случае иноземная дипломатия с ее политесами лежала вне сферы интересов мистера Гудвина. Экзолюдям не нужны были его мобильные дома. И на экзолюдей нельзя было охотиться, как и на прочих разумных. Это ясно оговаривалось в законе об охоте и рыболовстве, а мистер Гудвин был законопослушным гражданином. Единственным прекрасным, щекочущим нервы исключением из этого закона были обитатели Филлет. По всем критериям они не соответствовали понятиям разумности. Да, проф Моррисон и его адепты в этом случае явно переборщили с генной пластичностью. Где-то на полпути ко Второй Волне филлеане — «филешки», скажем уж прямо, — утратили разум.
* * *
Сначала появился зуд. Зуд был неудобен, мешал пребывать в радостно-теплом ничто. Но сопротивляться ему можно было только осознав свое Я.
Затем появился свет. Он был теплым, мягким, розоватым. Приятно колышущимся. Это было хорошо. Правильно.
И все-таки зуд никуда не делся. Я завертелся, пытаясь в окружающей розовой правильности найти его причины. Не найдя их, Я испытал новое чувство. Радость. Оно заставило Я радостно заколыхаться. Колыхаться было приятно. Розоватое светлело в месте толчков и издавало смешные звуки.
Колыхнувшись особенно сильно, Я ощутил боль. Это было странное, пришедшее извне чувство. Извне сообщало, что ему больно, и Я поумерил толчки.