После этих слов у нашей общины из пяти человек появился новый прелат.
— Монсеньор! Монсеньор! — Мы с Томашем по очереди поцеловали перстень на руке Аллоизия.
Это был одновременно торжественный и очень печальный момент. Я глядел на професса, гадая, сможет ли он выкарабкаться. А вдруг произойдет чудо? Я всем сердцем хотел в это верить. Но, увы, не мог.
— Монсеньор! — в свою очередь обратился Аллоизий к профессу. — Ваша преданность Господу всегда была для меня маяком во тьме.
— Этого света явно недостаточно. — Професс с тоской посмотрел на свой перстень; придет время, и наш добрый пастырь будет похоронен вместе с ним. — А теперь — ступайте! Мне нужно отдохнуть.
Томаш склонился над Габриелем, чтобы поправить ему подушки и помочь укрыться. Повсюду пестрели мелкие пятна крови: на подушках, одеяле, руках професса. Томаш поднес к губам больного стакан воды.
Габриель встретился со мной взглядом; его глаза поблекли, и в них не было ничего, кроме усталости Сизифа. Я поспешно вышел, за моей спиной грянул мучительный булькающий кашель.
Аллоизий стоял, прислонившись спиной к переборке. Пальцы правой руки были сжаты в кулак, на котором тускло блестел символ его епископской власти. А может быть — бессилия.
Следом за мной вышел Томаш. Он сокрушенно покачал головой.
— Слишком много сомнений… В нем всегда были сильны противоречия…
— Он честно нес послушание и выполнял волю Его Святейшества, — возразил Аллоизий, мне же резануло слух, что они говорят о профессе в прошедшем времени.
— Он сам признал, что не принес Христа в своей душе.
— Он был излишне самокритичен, — ответил Аллоизий. — А может, за него говорила болезнь.
Втроем мы двинулись к открытому шлюзу. Снаружи начинало вечереть. Мне нужно было проверить оранжерею: за всеми этими событиями не стоило забывать о повседневных обязанностях. И без того сорваны все графики, сбит распорядок дня. Община полным ходом погружалась в хаос: на «Святом Тибальде» грязь, лаборатории и мастерские закрыты, оранжерейные растения — без присмотра…
Маттео лежал на трапе лицом вниз, протянув руку к открытому шлюзу. Ряса на его правом плече была порвана в клочья, виднелась жилистая рука, несколько раз располосованная вдоль бицепса чем-то острым.
— Не доглядели! — схватился за голову Аллоизий и тут же кинулся к лежащему брату. — Господи, за что?
Он осторожно перевернул Маттео, сел рядом и обнял его за плечи. Вид Маттео был страшен: пара глубоких царапин пересекала нашему мастеру на все руки лицо, правое ухо превратилось в лохмотья, а под ним, заклеенная грязью и запекшейся кровью, темнела колотая рана. Даже не одна, а две раны, расположенные рядом.