Что ж, Митрофанов, может быть, и прав. Все течет, все изменяется. Я уже приготовился к полному разгрому своего произведения, но следующие строки обнадежили: «Так что же — книге Зеньковича пылиться на полках? Ничего подобного. По нынешним временам она супербестселлер и уже переводится на китайский язык. Давайте, как говорят любители „Wrigley's spearmint“, разберемся почему».
Гм, интересно. На взгляд Митрофанова, секрет этого феномена даже не в раскрытии очередных «белых пятен истории», как может показаться на первый, неискушенный взгляд обывателя или досужего рецензента. «Скорее всего, после прочтения книги этих белых пятен станет много больше. Зенькович умело лавирует между установленным фактом и тем, что составляет профессиональную тайну, и не будем же мы настолько глупы, чтобы отрицать ее наличие. Кроме того, Зенькович прекрасно отдает себе отчет, что „каждый правитель-победитель выпрямляет историю в своих интересах“».
Вот даже как! Честное слово, не ожидал. Читаю дальше: «Таким образом, и „умело лавирует“ применительно к Зеньковичу тоже не совсем корректно, ведь уважаемый автор имеет самое непосредственное отношение к организации, руководившей в недавнем прошлом всем и вся, весь тот единственный реальный событийный театр советской жизни. Зенькович буквально варился в этом соку, и насколько он якобы сегодня откровенен относительно всяческих исторических тайн, настолько он вдруг немногословен относительно всего того, что составляло эти годы его непосредственные служебные обязанности, его собственную историю. Случайно ли это? Вряд ли».
Любопытно, что имеет в виду рецензент — мою работу в аппарате ЦК КПСС, где я занимал должность заместителя заведующего отделом, или работу в качестве первого заместителя главного редактора газеты «Новости разведки и контрразведки»? Признаюсь, и то, и другое было.
Интересно и вот это наблюдение Митрофанова: «Книгу „Покушения и инсценировки“ (а она, кстати, значительно лучше его предыдущего труда „Вожди и сподвижники. Слежка, оговоры, травля“) спасает и делает бестселлером другое. Прежде всего то, что ее пишет не детективист.
Тут нет всего этого: взгляда убийцы, последних мыслей комиссара, пули, в непостижимо замедленной съемке вылетающей из дула в удивленно сморщенную переносицу жертвы. Тут нет всех этих негодяев и направленного на них обличительного пафоса, нет героев и примеров для подражания.
Есть более важное: преступления, как они зафиксированы патологоанатомом, несчастные случаи, как они выглядят, рутинная работа следователей. Есть противоречивые свидетельства, а профессионал понимает, что абсолютно ВСЕ свидетельства неверны. Есть перекрестные допросы „фигурантов“, опрос очевидцев, анализ протоколов, версии, и лишь — и в минимальной доле — догадки о том, как мог себя вести имярек в историко-криминальной ситуации. Эффект такой, как будто эти догадки делает даже не литератор, за плечами которого около тридцати книг, а участковый милиционер, ничего не смыслящий в драматургии текста — и слава богу! — зато прекрасно разбирающийся в человеческом материале, проживающем на данной территории».