Поняв бесполезность дальнейших споров с воеводой, кесарь заторопился в Серры, где Углеша способен предоставить в его распоряжение в любой момент до полутысячи конников. Однако Углеша, трезво оценив ситуацию, уговорил Воихну оставить Кантакузина в покое.
11
— Сербы! Сербы! Спасайся, кто может! По коням!
Крики, вой и конский топот разбудили забывшегося лишь перед самым рассветом Матвея Кантакузина. Он вскочил и схватился за саблю. В этот момент в шатер вбежал стратиг Мануил.
— Что случилось? — встревоженно посмотрел на него бывший басилевс-соправитель Восточной Римской империи.
— На горизонте показалась конница. Османы вопят, что это сербы. Наши ратники поддались панике и бросились врассыпную…
— Как?! — Кантакузин рванулся к выходу, едва не сбив при этом Мануила с ног.
Ошалевшие, напуганные всадники метались в разные стороны, бросались в реку, мчались к лесу и один за другим исчезали. И только сотня дружинников адрианопольского правителя, оседлав коней, хмуро стояла несколько в стороне от шатра, ожидая приказаний своего господина. Матвей глянул в ту сторону, куда ему указал вышедший вслед за ним Мануил. Там, не спеша, обвешанные награбленной добычей, возвращались акинджии, покинувшие Кантакузина сутки назад ради грабежа мирных поселений. Когда же эти добытчики, так напугавшие своих сотоварищей, заметили мчавшуюся конную массу, они, в свою очередь, тоже решили, что это сербское войско намеревается окружить их и уничтожить. Бросив часть своего богатства, чтобы облегчить лошадей, добытчики повернули назад и, лупя каблуками в лошадиные бока, понеслись, нагоняя страх своими зверскими лицами на жителей окрестных сел, которые, покинув родные очаги, устремились под защиту крепостных стен Филипп. От всего этого бешеного топота содрогнулась земля.
Кантакузин с окаменевшим лицом долго смотрел вслед покинувшему его войску. Затем медленно повернулся к востоку, где багрово-пунцовый диск солнца начал покрываться медью, чтобы потом залить землю жаром своего золота, и опустился на колени. Прикрыв глаза, он молча перекрестился несколько раз и пал ниц, целуя землю; его широкие плечи содрогались не то от плача, не то от утренней прохлады. Дружинники хмуро следили за каждым его движением. Они тоже чувствовали, что это конец.
Властелин Гойко, владевший окрестными селами, быстро оценил создавшуюся ситуацию. Он понял, что османы чем-то смертельно напуганы и стремятся во всю прыть вырваться из этих мест. Собрав оставшихся себров[12] и посадив их на коней, он бросился в погоню, вполне положившись на поговорку — у страха глаза велики. И верно, удиравшим османам небольшой отряд властелина Гойко показался целым преследующим их войском.