— Вы слышите только мой голос, — донеслось до него. — Раз. Два. Три.
Хлопнули ладоши.
Зайцев уставился на Лессинга. Память, очевидно, за несколько мгновений выкрала и пронесла Зайцева по тому ленинградскому деньку, по той ночи, когда из Фонтанки выловили тело. Он снова был в Н-ске, в гримерке жулика. В пепельнице еще дымилась обгоревшая спичка.
— Так как?
Зеркало показывало бок, другой, спину. Было скучно. Ухватки провинциального мага раздражали.
— Перестаньте, — оборвал Зайцев. — Я в эти игры не играю, товарищ Лессинг.
И вышел.
Уборщица догребала тряпкой последний мусор, оставленный в Доме культуры публикой на выступлении артиста эксцентрического жанра. На исцарапанном паркете бывшего дворянского особняка тянулись влажные полосы. «Мокрая, как курица». Есть хоть один человек на свете, который видел курицу мокрой? А мышь? Откуда вообще пошли такие сравнения? «Бежала от Фонтанки».
Воспоминания разбередили его. Он охотно прошелся бы, дав невскому ветру выдуть из головы ненужные мысли. Но, во-первых, реки в Н-ске не было. Во-вторых, улицы без фонарей были темны. А в-третьих и главных, Зайцев не знал город — симпатичный провинциальный русский городок — и не хотел знать. Завтра он уедет отсюда навсегда.
Номер его был выкрашен масляной краской. Чья-то рука туго натянула серое одеяло с надписью «ноги» на кровати, подоткнув края. Рука, видимо, служила здесь еще до революции. Окно в номере было высоким, на потолке лепнина. Орнамент бежал по потолку и с размаху упирался в стену: советская перегородка выкроила из одного дореволюционного номера два. В углу примостилась маленькая раковина с медным краном. Видимо, поэтому апартамент назывался сейчас «литерным». Другой роскоши Зайцев не заметил. Пахло крепко въевшимся в стены табачным дымом и чужими жизнями. Остальные номера, не литерные, надо полагать, были совсем ужасны.
«Лишь бы не было клопов», — оптимистично подумал Зайцев. И повалился спать.
Разбудили его не клопы.
«Я хочу знать!» Голос был жалобным, но требовательным.
Он сел на кровати. Тишина. Только странный шуршащий стук. Зайцев послушал. Шрх. Шрх-шрх. Серые холмы коленей. Надпись «ноги» терялась в темноте. Шрх.
Он увидел ночную бабочку: билась мохнатой головой о темное стекло. Шрх. Шрх. Сердце почему-то сжала тоска.
Зайцев встал. Принялся ловить. Окно слишком высокое. Матерясь, залез на подоконник. Наконец сумел поймать в просторную горсть. Бабочка трепыхалась в ладони и казалась очень большой. Он открыл форточку, просунул кулак наружу — вытряхнул. Постоял, чувствуя холод стекла. Но тоска почему-то не ушла.