Потом гремит выстрел.
Мир совсем замирает, а когда снова начинает двигаться, Ян медленно сползает на землю, держась за бок.
Гремит второй выстрел, и Посредника откидывает назад. Он падает, раскинув руки и больше не двигается. Когда повернулась и увидела Клауса с пистолетом, из которого исходит легкий дымок, время снова пришло в норму.
Клаус бросился к Яну. Тот упал навзничь и слабой рукой зажимает бок, на футболке растекается мокрое пятно.
– Ян, Ян, – заговорил Клаус, обхватив голову брата и заглядывая в глаза. – Какой же ты идиот, Ян. Ты живой? Ян? Ты всегда был идиот. Ян?
Пластинчатый зашевелил губами, голос прозвучал слабо.
– Я… тебя… ненавижу…
– Знаю, знаю, – быстро проговорил Клаус, зажимая рану, но пластинчатый бледнеет на глазах. – Я тебя тоже. Только не помирай, ладно? Ты меня слышишь? Не засыпай!
Ян прохрипел еще тише:
– Агата… Я… говорил… В этой истории я хороший парень…
– Конечно хороший, – тараторил Клаус, все сильнее надавливая на рану. – Самый хороший. Ян, какой ты дурак… Ян держись, не умирай.
– Агата… Цела? – едва слышно спросил пластинчатый.
Клаус судорожно закивал.
– Да-да, все целы. Все живы. И ты будешь жив. Ты будешь жив. Нельзя умирать по два раза за день. Слышишь? Слышишь меня?
Пластинчатый повернул голову и посмотрел на брата из полуопущенных век.
– Клаус… – прошептал он бледнеющими губами.
Потом Ян замолчал. Реальность накрыла ледяной волной, внутри все упало, хотела броситься к ним, помочь. Сделать хоть что-нибудь. Человек, подмирец, который казался последним оплотом предательства за секунду переменился и бросился под пулю, чтобы защитить меня. Я вдруг поняла, что Клаус всегда видел в брате только хорошее, несмотря на все разногласия.
Я сделала шаг к ним, намереваясь сделать все, что в моих силах, но локоть сжали прохладные пальцы.
Когда оглянулась и подняла затравленный взгляд на Лодина, тот произнес:
– Цветок, Агата. Это не наш мир, не наша боль.
– Тогда почему я ее чувствую? – прошептала я, ощущая, как рыдания сдавили горло.
Лодин повторил:
– Цветок. Ты должна.
– Я всегда кому-то что-то должна, – произнесла я бесцветным голосом.
Что-то острое и страшное разрывало грудь. Если бы во мне взорвался вулкан, не испытала бы и части того, что убивало меня вместе с тем, как этого подмирского предателя покидала жизнь.
Стараясь не смотреть на Клауса, не слушать, как он просит брата не умирать, потерпеть, дождаться помощи, я шагнула через в силовой столб. Тело охватила легкость и невесомость, какая бывает лишь, когда воспламенюсь. Если бы не боль, разрывающая душу на части, могла бы обрадоваться. Но сейчас даже горящая, как смоляной факел кожа, только заставила катиться лаву из глаз.