Проход позади смыкается ровно с той скоростью, с какой растет путь вперед.
– А говорила, не справишься. Молодец, Гленна, – выдохнула я и ринулась по тоннелю.
Непривыкшие к таким нагрузкам легкие засаднило, тяжелый земляной воздух скорее душит, чем освежает. Пару раз падала потому, что ноги проваливались по колено. Едва успевала выбраться, когда тоннель за спиной слипался, образуя черную стену.
Скорость его схлопывания выросла, через некоторое время поняла, если так продолжится, меня заживо вмурует в почву, и никакое пламя не поможет вылезти.
– Эй! – крикнула я, не надеясь, что кто-то услышит. – Полегче! Я не успеваю!
К удивлению, слипаться тоннель стал чуть медленней, а я облегченно вздохнула и двинулась дальше.
Тяжелое чувство ответственности и тревоги гнало вперед и не давало замедляться. Я помнила, как тяжело дались воде и земле управления на расстоянии. Им не пришло в голову, что можно попытаться выбраться. Хотя вдвоем у них не было шансов – одна сидит в песке, а другую разделили с землей, даже если она вырыла бы под собой яму, попасть в нее не смогла бы при всем желании.
– Давай, – бормотала я, переставляя увязающие в земле ноги, – копай, копай Гленна. Дайна постаралась. Она смогла. И ты сможешь. И я смогу…
Не знаю, сколько так лезла. Но судя по потяжелевшим ногам и холодным кускам грязи на щеках, Гленна прокопала тоннель куда длиннее пятидесяти метров.
Когда перед глазами поплыли цветные круги, поняла, что не хватает воздуха. Через некоторое время уши стало закладывать. Под землей и так тихо, но возникло ощущение, но на них надели деревянные стаканы.
Я упала на колени и судорожно задышала.
– Гленна… – прошептала я. – Ты меня слышишь?
Движение земли прекратилось, почва вокруг застыла, исходя волнами, как беспокойное море. А я ощутила, как медленно задыхаюсь.
– Огню нужен воздух… – снова пробормотала я. – Без него он не горит… Я, кажется, весь сожгла…
Когда попыталась сделать вдох, получились свист и шипение, будто пробили надутые меха. Глаза медленно остыли и больше не светятся, а тоннель погрузился в непроглядную черноту.
В голове мелькнули страшные картины охваченного хаосом мира. Или миров, которые непременно должны смешаться, если безмозглые «костюмы» найдут цветок. Мелькнула мысль о Клаусе, который так и не узнает, какая я на самом деле замечательная. Но почему-то больше всего стало жалко себя. Запертая в могиле, потухшая, как прогоревшая головешка, вечная и безвольная жертва.
В груди часто застучало, гнев возник быстро и завертелся в районе груди, но погас потому, что для горения слишком мало воздуха.