— Тогда, — сказал Лоренцо, — я предложил горожанам выдать меня, чтобы избежать войны, грозящей нашей любимой Флоренции. Но настоятели церкви наотрез отказались. Я предложил им подумать до утра, посоветовавшись со всеми жителями города.
— Мне кажется, что они уже дали тебе ответ. — сказал Деметриос. — Мы все слышали набат и рев толпы.
— Это была их первая реакция, которая, не скрою, обрадовала меня. Однако с наступлением ночи появляется страх.
— Ты не должен отдавать себя в руки папе, — возмущенно сказала Фьора. — Этому подонку, осмелившемуся убить твоего родного брата в самый разгар Пасхи! Да он просто убьет тебя и глазом не моргнет, и никакой Коммин не сможет тебе помочь.
— Я далек от мысли подвергать опасности Коммина. Его миссия в Рим тоже довольно опасная.
— Да неужели ты так наивен, полагая, что Сиксту хватит только одной твоей смерти. Да он потом пошлет сюда своего любимого племянничка и Риарио, готовых выкачать из Флоренции все золото и выпить ее кровь, а потом заставить валяться в его ногах. Ты этого желаешь своему городу? Или ты думаешь, что этот мерзавец пощадит твоих детей, твою мать и весь твой род?
Да ты просто сумасшедший, Лоренцо!
— Нет, Фьора. Единственное, что я могу сделать, это поступить так, как мне велит моя совесть. А Флоренция пусть сама выбирает!
— Неужели ты думаешь, что город подчинится Риарио, выступив против тебя? Если бы у меня был бы такой вес в городе, я бы ни минуты не сомневался. А еще меньше ночью… — сказал Деметриос.
— Но они согласились на эту ночь, — сказала Фьора. — А это много!
— Нет, ставка слишком велика. Если я не сдамся, город будет под угрозой.
— Ну и что? Если сеньория не поддерживает папу, что ей до его решений? Разве Коммин не говорил тебе апланат короля Франции?
— Ты имеешь в виду церковный совет? Да, но потребуется время, чтобы собрать его. Сможем ли мы пока продержаться?
— Если только хватит денег завербовать кондотьеров. Ведь у Флоренции нет оружия, город не укреплен, ее единственную силу составляют торговцы. И все-таки город будет бороться, иначе это не Флоренция!
Страсть, с которой говорила Фьора, вызвала улыбку Лоренцо, и он нежно прижал ее к себе.
— Ты говоришь, как моя мать, — сказал он, поцеловав ее в лоб. — Но…
— Просто я говорю, как и все женщины.
— Возможно. Но ты мне так дорога, что мысль о расставании с тобой мне просто невыносима. Ты не представляешь, как мне трудно сказать: «Прощай, Фьора!»
Они смотрели друг на друга, не отрывая глаз.
— Мне тоже трудно сказать тебе: «Прощай, Лоренцо!»
Лучше никогда не говорить «прощай»!