— Красиво, когда ноги длинные, по-моему, — сказал он, — сразу чувствуется класс. У моей жены ноги длинные, и поэтому она похожа на лилию.
— У лилии нету ног.
— Я знаю, что говорю. Моя жена похожа на лилию.
— Э, дьявол! Хватит говорить о твоей жене.
— Ну, ладно, — сказал Александр, — съешь-ка это.
— А что это такое?
— Сэндвич, пока ребята не подойдут.
— Я не голоден, не хочу.
— Нет, голоден.
— Поклянись, что я голоден.
— Клянусь.
— Ну тогда, значит, верно.
Наступило молчание. Майа откусил кусок сэндвича.
— Александр!
— Чего тебе?
— Если я вернусь, я тебе непременно рога наставлю.
— Если вернемся, кутнем вовсю.
— Да… — сразу погрустнел Майа.
Он снова усиленно зажевал.
— Смотри-ка, — вдруг сказал Александр, — смотри-ка, кюре возвращается. И тащит два хлеба!
— Добрый день! — сказал Пьерсон своим приятным голоском.
Александр протянул ему руку:
— Привет!
Пьерсон улыбнулся, опустил веки, и тень от его длинных ресниц упала на румяные щеки. Он вручил оба хлеба Александру и, прислонившись к ограде санатория, встал рядом с Майа.
— Нет, аббат, ты просто молодец.
— Верно, — сказал Пьерсон. Говорил он все так же мягко, чуть пришептывая. — Должен сказать, я не растерялся.
Он вытащил из кармана коротенькую трубочку и сел. Сдержанный, слегка отчужденный, он походил на кошку, свернувшуюся клубочком и закрывшую в дремоте глаза.
— Э, нет, — сказал Александр, — с куревом подождем. Сейчас будем обедать.
Пьерсон сунул трубку в карман.
— А со мной уж никто не здоровается, а? — сказан Майа.
— Добрый день, Майа.
— Нет, не так. Скажи, прошу тебя, понежнее.
— Зато виски Дьери слишком нежно.
— Не понимаю, при чем тут виски. Ну, прошу, повтори еще раз.
— Добрый день, Майа.
— Уже лучше, явно лучше. А теперь, будь другом, скажи, пожалуйста, этому жирному увальню, что плевать ты на него хотел, кури, старик, на здоровье свою трубочку.
— Нет, не буду, я человек дисциплинированный.
— А откуда все-таки эти два хлеба? — сказал Александр. — Где ты их достал, эти два хлеба?
— Мне их санаторный повар уступил.
— Эх, кюре, кюре, — сказал Александр. — Небось святые сестрички тебе удружили.
Пьерсон изящным движением поднял руку.
— Ничего подобного! Вот уж нет! Дело происходило только между поваром и мною, без всяких посредников. Он сменял хлеб на вино.
Майа не слышал слов Пьерсона. Он вслушивался в его голос. Голос у Пьерсона был и впрямь приятный. Он лился плавно, без пауз и запинок. Лился округло. Так мягко вращаются стальные шарикоподшипники в масляной ванне.
— На вино?! — сказал Александр. — Но я ведь тебе вина не давал. И ни в коем случае не дал бы. Его у нас и так мало.