— Ну и что?
— Как «ну и что»? Мы могли бы очутиться там, а не здесь, вот и все! В сущности, нет никаких разумных причин торчать здесь, а не там. Пари держу, ты ни разу не подумал, почему мы здесь, а не там.
— Потому что у меня мозги не набекрень, как у тебя.
— Не в том дело. Просто у тебя не философский склад ума, — продолжал Майа. — А если бы мы были на юге, вот было бы шикарно. Лежали бы себе на песочке и грели бы зад на солнышке.
— И здесь можешь греть.
— Нет, это не то. Здесь даже в хорошую погоду не такой край, чтобы греться на солнышке.
Он снова одним духом осушил кружку. Глаза его заблестели, лицо раскраснелось.
— Нет, — сказал он после паузы, — в этом краю круглый год приходится зад в тепле держать. Печальный край. Вот что такое этот клочок Франции. Печальный край. Даже при солнце.
— Он тебе сейчас таким кажется.
Майа поднял указательный палец.
— Не кажется, а есть. Печальный край. Мерзкий кусок Франции на самом севере. Маленький кусочек Франции, который все время мокнет в воде и садится от стирки.
Он хохотнул и повторил:
— Маленький кусочек Франции, который садится от стирки.
Помолчав немного, он сказал:
— Налей.
— Еще?
— Еще. А о чем это мы с тобой говорили, Александр?
— Говорили о моей жене.
— Ах да, — сказал Майа, — то-то я помню, что о чем-то интересном шла речь. Ну ладно! Рассказывай ты, черт, рассказывай! Скажи еще раз, какая она у тебя хорошенькая!
— Дело в том, — сказал Александр, — что она чертовски хорошенькая, моя жена. Одно только плохо, — добавил он, — она считает, что, когда я дома, я с ней мало говорю. Ей, мол, скучно. А я не знаю, о чем с ней говорить.
— Говори ей о душе, — посоветовал Майа, — женщины обожают, когда говорят о душе, особенно если их в это время по заду гладишь.
— Ты пьян.
— Это с одной-то кружки виски.
— С третьей кружки виски…
— Не может быть! Да на меня такие вещи ничуть не действуют.
— Ты пьян.
— Не пьян я. А просто грущу. Я грущу потому, что я девственник. Я грустная дева.
Дальше он продолжать не мог, до того его душил смех.
— Все равно она чертовски хорошенькая, моя жена, — сказал Александр.
— Вот, вот, — сказал Майа, подымая к небу правую руку, — говори мне о своей жене, Александр! Она брюнетка, твоя жена, а?
Он все еще смеялся, но чувствовал, как в глубине души веселье отступает перед страхом и тоской.
— Да, брюнетка, а глаза синие.
— А плечи красивые?
Александр, стоя у дверей фургона, отрезал тоненький ломтик хлеба.
— Да.
— А спина?
— Тоже.
— А ноги длинные?
— О, черт! — сказал Александр. — Какие же у нее ноги!
Он захлопнул дверцу фургона и подошел к Майа.