Возмущённый врач водрузил пенсне обратно на нос и с самым решительным видом отправился обратно в сторону крепости. Флегматичные фельдшеры последовали за ним.
— Вас всех, товарищи военлёты, — обернулся врач, окунув всех нас взглядом поверх пенсне, — скоро придётся лечить от истощения. И нервного в том числе.
И, почувствовав себя, наверное, победителем, удалился.
— А ведь это лучший хирург, — сказал Лешек. — Его из самой столицы сюда направили. За два поезда до вас приехал. В Медико-хирургической академии преподавал. Теперь вот его к нам направили. На усиление, так сказать.
— В Берестье старший военврач тоже из Академии, — сказал стоявший тут же летун Баташ, отличающийся тем, что знает всё и обо всех. — Профессор и доктор медицинских наук. Светило, в общем, какое-то.
— Надеюсь, он идёт к нам, вместе с остальными отступающими из Берестья, — вздохнул Лешек. — Врачи нам скоро понадобятся. Очень скоро.
Лешек летал с нами. Он совершенно забросил остальные дела. Лётная часть существовала практически сама по себе. Все полагались на своих непосредственных командиров. Ведомые на ведущих. Те – на командиров эскадрилий. Механики – в основном друг на друга.
Среди них, вообще, царил натуральный обмен. А дважды в день они собирались и отправлялись, как стали вскоре шутить, в налёты на крепостной склад. Тогда работники хозобеспечения Соловца занимали круговую оборону, и у них начиналась своя война. За каждые винт, болт или гайку. Однако запасы крепости стремительно таяли.
— Скоро нам летать будет не на чем, — сказал как-то Лешек. — Это мне комендант так говорит. И уже не первый день.
— А Китобои? — спросил тогда у него я.
— Раз в два дня от них приходит корабль, загруженный запчастями, — ответил начальник лётной части. — Об оплате Бронд пока молчит. Комендант уже смеется, что ему останется только пулю в лоб пустить, когда командор Китобоев предъявит за всё счёт.
Я не стал тогда говорить, что пулю любой из нас может куда быстрее получить от блицкриговцев.
А их с каждым днём только прибывало. Нас же становилось всё меньше.
Теперь мы могли атаковать врага только, когда уже заходил на колонны отступающей пехоты. Сваливались с большой высоты. Именно поэтому особенно любили облачность. Одна-две коротких очереди – десяток зажигательных патронов из обоих пулемётов, и блицкриговские аэропланы валятся на землю, объятые пламенем и исходящие дымом. И вскоре нас стали поджидать группы истребителей прикрытия. Они дрались с нами, пока их большие тяжёлые машины, вроде «Шершней» и «Трутней», расстреливали и забрасывали бомбами отступающих из Берестья. Рискуя жизнью, мы прорывались к ним и тогда уж обрушивали на них весь наш гнев. Однако очень скоро эта тактика стала для нас слишком расточительна. Из каждого боя не возвращались аэропланы – один, а то и два, и три. А новые аэропланы и летунов нам брать было просто неоткуда.