Дегтярев помолчал и добавил:
— Наши дела не только не побледнеют перед делами партизан двенадцатого года, но и превзойдут их. Помяните мое слово!
Он залюбовался открывшейся перед нами полянкой.
— До чего хорошо! — в его глазах, в каждой черточке лица изобразилось искреннее восхищение человека, любящего родную природу. Я и сам всем сердцем люблю наши леса, поля, реки, пенье птиц и облака на заре…
— Ты прав, Терентий Павлович, — сказал я. — В таких вот местах будто и сила прибавляется, И недаром храбрых, благородных людей художники изображают красивыми!
— Русский человек красив и хорош, — отозвался на мое замечание Дегтярев. — Большое, верное сердце делает человека красивым, — добавил он как бы между прочим, для себя.
— А что, Михаил Иваныч, если б вот так всю войну пропартизанить? — спросил Баранников.
Я знал за ним слабость — спрашивать обо всем, что приходило на ум.
— Не понимаю, Коля, что ты хочешь сказать.
— Да вот в таких больших лесах немцы не справились бы с нами…
— Да разве дело в лесах? Плоховато же, братец, понимаешь наши задачи. Самые лучшие леса не заменят народа. Ведь не лес, а народ наша база. Без народа и лес партизану не помощник.
— Я понимаю… Без людей в лесу пропащее дело, но и без лесов тоже не обойтись. Вроде как если без поля, а полю без села погибель, — рассудил по-своему Баранников.
Обоз остановился. Орлик наткнулся на передние сани и резко осадил назад.
— Ну ты, чертяка! — ругнулся Гусаков.
Я привстал, чтобы посмотреть, что задержало наши обозы.
Дозорные стояли у моста через реку. Ледяной покров ее заливала буроватая наледь. За мостом виднелась толпа темно-голубых елок, закрывающих собой край занесенной снегом крыши. Возле елок на пригорке стоял вооруженный человек. Он что-то громко кричал, а потом выстрелил в воздух. Началась перекличка через реку.
— Вы кто?
— А ты кто?
— Я партизан!
— Ну, и мы партизаны! А стреляешь зачем?
— Начальника заставы вызываю…
— Разве не видишь, целый отряд идет! Пропускай по-хорошему!
— Попробуй только сунься!
— Пропускай! А нет, так сомнем, — задирали дозорные и двинулись было к мосту.
— Стой! — крикнул часовой и в ту же минуту бросился на землю. Показалось тупое рыльце станкового пулемета. «Максимка» повел носом, словно обнюхивая то, что было перед мостом.
— В кого, идол, пулеметом тычешь! Очки надень! Ужель не видишь, кто идет!
С правой стороны дороги выглянул еще один «максимка», и дозорные проворно сунулись в снег.
— Придется пойти, — сказал я Дегтяреву.
Но я не дошел и десяти шагов до моста, как меня узнали.
— Здравствуйте, товарищ капитан! Не обижайтесь, приказ такой — никого не пускать, — смущенно проговорил часовой, в котором я узнал знакомого мне партизана, одного из бывших связных при объединенном штабе.