Мы вошли внутрь бункера: сразу в нос ударил какой-то странный запах, не похожий ни на какой другой. Я вдруг понял, осознал всем своим нутром, что здесь именно пытают. В воздухе была разлита деловитая атмосфера пыток. На бетонных стенах висели разнообразные железные орудия и кожаные ремни. Можно было подумать, что мы внутри какой-то мастерской. Посторонний наблюдатель, возможно, мог так решить, если бы не сидящий на стуле Барченко. Старый вампир был бледен и растрепан, как будто бы ему только что вырвали зуб одним из этих висящих на стене средневековых орудий. Нельзя было сказать, судя по его выпученным глазам, что он рад пребыванию в этом месте. Барченко сейчас был похож на жабу – пучеглазую и уродливую. По четырем сторонам света от него располагались четыре лампадки с четверговым светом. Я пожалел, что попросил головорезов возжечь их. Это, конечно, было в крайней степени неблагоговейно. Барченко был прикручен к стулу серебряной проволокой. Головорезы перестарались, и проволока буквально врезалась в его тело. Теперь и самый наивный человек мог понять, что он находится отнюдь не в слесарной мастерской. Барченко пытали! Взгляд его был прикован к маленькому столику-ящику, что стоял в полутора метрах от него. На этом ящике лежал целлофановый пакет. В нем, как тушка свежемороженого кролика, находилось тело отравленной Габриеллы. Божко встал неподалеку от вампира и задумался. Он думал, слепой полковник, а это что-то значило. Он не просто думал – Божко пребывал в каком-то напряженном молчании, как будто ему предстояло сейчас сделать важный выбор, но он еще не решил, как поступить. Его брови приобрели форму крыльев летящего дрозда – Божко хмурился. А это что-то значило!
«…Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. Запомни эту фамилию, сынок, она еще всплывет в твоих кошмарах…» – Божко очень хорошо помнил эту фамилию. Он помнил ее до нервной дрожи, до судорог, до скрежета зубов. Он ненавидел Бэ-а-эр-че-ен-ка-о – это был человек, безжалостно убивший их отца и мать. Дедушку – доброго старика, который никому ни в чем не отказывал, он прихлопнул, как собаку. Бэ-а-эр-че-ен-ка-о! Еще бы он не помнил: черная дыра, сидящая перед ним, проявляющая к нему садистский интерес. Страх Михайло, падающий внутрь дыры, как капли масла на раскаленную сковородку. Кисловатый запах пота и урчащая утроба вампира, в которой горилка, как кислота, растворяла гусиное крылышко. Еще бы он этого не помнил!
Сейчас перед ним сидел старый простатик, о чем свидетельствовали мокрые штаны Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. Он был жалок, очень жалок, предельно жалок, но Божко никогда не жалел вампиров. Пусть он старый простатик, которому постоянно нужно в туалет, жалкий старик, влюбленный в собаку, окоченевший труп которой лежал рядом. Все равно – это вампир. Черная дыра – самая главная и ненавидимая, самая первая, которую он увидел. Которая забрала жизни его близких людей и превратила его жизнь в ад. Его красные в прожилках глаза были выпучены, как гнилые сливы. Он был ужасен, этот постаревший дьявол. Безумный старик, познавший собственное ничтожество. Но это был все тот же Бэ-а-эр-че-ен-ка-о, который когда-то напутствовал его словами: смерть ходит где-то рядом. Он тот же! Этот смершевец стал для маленького Михайло настоящим учителем, показавшим всю жестокость бытия. Всю жестокость, которая была зажата в страшном созвучии: Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. Учитель, перед ним сидел учитель, который однажды научил его ненавидеть.