Ой уш как стань-ка ты умна галоушка,
На сваё толька да ты мистечушка,
Ой сажилей-ка ты да сваё воиска.
Ой уш куда толька будим диватца мы…
Ой уш мы склоним та сваю галоушку,
Ка той старонушки, ка Льву Давыдычу,
Ой станим знать аднаво, да станим слушатца.
Ой-а вас всигда да спаминать будим,
Ой никада та мы да ни забудим вас,
Ой вашу смёртачку да чижалёшиньку,
Ой спаминать станим вас па канец жизни.
* * *
Три года работы в Ульяновске начальником мне вполне хватило, чтобы избавиться от иллюзий. Я уже знал, что безнадежен: сколько бы ни сидел в кабинете, с тем, что должен уметь человек, ведающий образованием, справляться так и буду из рук вон плохо. Самым печальным было, что губернатор однажды сообразил, что я хоть и заслан из Москвы, бояться меня не стоит, после чего перестал давать деньги. Тут уж завыли все, кто был под моей высокой рукой – от университета до школ.
Когда я понял, что впредь всё будет только хуже и хуже, мне не осталось ничего другого, как написать заявление об уходе. Удовлетворили его молниеносно. Домой, в Москву я попал в конце октября и до весны отлеживался, зализывал раны. Занимался бог знает чем: приводил в порядок старые работы, разбирал письма, читал журналы, уже начал думать о даче. Но лета не дождался: в марте вдруг затосковал и, перебрав одно, второе, третье, остановился на Ищенко. Решил поездить по провинциальным архивам, покопаться насчет вещей, которые от него слышал. Хотел узнать, что Ленину удалось. Как далеко он, Троцкий и Дзержинский продвинулись в организации похода детдомовцев. Последнее особенно меня занимало.
С апреля по ноябрь я объездил полтора десятка городов на Украине, в Средней России и в Поволжье, но везде – полная пустота. Будто ничего подобного вообще никогда не было. Осенью, обескураженный, я вернулся в Москву и здесь за рюмкой однажды пожаловался приятелю на неудачу. Оказалось, не зря. В ответ мне было объяснено, что про архивы могу забыть, времени на них не тратить: местное начальство испокон века боялось и боится подобных историй, оттого любые следы тщательно затирает. Другое дело, газеты. Если он меня правильно понял, расцвет детдомовского движения падает на первую половину двадцатых годов, а это нэп, прессу еще до конца не зажали.
У русских пилигримов наверняка были те же проблемы, что и у их собратьев на Западе. Ища прямую дорогу в Святую землю, они тысячами должны были скапливаться на юге, у моря. Европейские шли в Венецию, Геную, а наши, тут не промахнешься, держали курс на черноморские порты. По стране, говорил приятель, твои детишки, судя по всему, двигались, как пожар, сегодня – есть, а завтра уже никого, а здесь, пока найдешь корабль, пока договоришься с капитаном, могут пройти недели – газетчики такое не пропускают. Причем, в отличие от архива, с прессой не запаришься. Любая интересная новость на первой полосе, да еще под хорошей шапкой. Совет получился дельный, и то, что я в итоге нашел, с лихвой перекрыло прежние неудачи.