………………………………..
В двадцать четвертом году, когда Амвросий вернулся из своей третьей ссылки (он отбывал ее в Кеми), у них с Дусей был долгий разговор о Никодиме. Амвросий был изможден, слаб, вдобавок очень устал с дороги, и оттого беседа вышла расплывчатой, нечеткой, во всяком случае, такое ощущение осталось у Дуси. О Никодиме, о том, что она собирается дать ему обет послушания, в Кемь Дуся уже писала, но тогда Амвросий передал через знакомого, что, не увидев ее, с глазу на глаз с ней не переговорив, он этот вопрос решить не может. Пока его нет в Москве, пусть будет как есть, окончательный же ответ она получит, когда Бог сподобит его вернуться в Первопрестольную.
Неопределенность была для нее мучительна. Даже молясь одна в своей комнате, Дуся, сколько ни гнала от себя подобные мысли, знала, что там, где Никодим наложит новую епитимью, Амвросий, наоборот, стал бы ее утешать, с радостью дал послабление. Она всегда это помнила и оттого, не зная, кого должна слушаться, чья она, сильно страдала. Когда за месяц до конца срока от Амвросия ей передали, что на свободу он сейчас выйдет вряд ли, ему или продлят ссылку, или отправят в тюрьму, она, чтобы объясниться с ним, изготовилась ехать в Кемь, даже купила билет до Архангельска. Но почти сразу сам Амвросий телеграммой остановил ее: написал, что сегодня с ним разговаривал начальник лагеря и подтвердил, что срок его заключения кончится точно день в день. Никаких ограничений тоже нет, хочет – может ехать прямо в Москву.
Встретив Амвросия на Ярославском вокзале, Дуся повезла его к своей давней подруге, женщине надежной и преданной, у которой пустовала комната. Был как раз скоромный день, и приятельница по такому поводу расстаралась – выставила на стол графинчик водки, разную закуску, напекла пирогов. Но Амвросий, сославшись на усталость, ни к чему не притронулся, только выпил несколько чашек чая и сказал, что пойдет к себе, ляжет. На следующее утро Дуся снова к нему приехала, он был ей рад, вообще оживлен, но о делах дома разговаривать не пожелал, и они пошли на Петровский бульвар, нашли там пустую лавку напротив монастыря и сели.
В Высоко-Петровскую обитель недавно перевели Никодима, и сюда Дуся ходила к нему исповедоваться. Амвросию она про монастырь писала и сначала, когда они только свернули на бульвар, испугалась, что именно к Никодиму он ее и ведет. Теперь же, на лавке, успокоилась, стала рассказывать церковные новости. Многое, конечно, он знал и без нее, но слушал Дусю внимательно, кое-что даже переспрашивал.
День, несмотря на середину мая, был жаркий, и, хотя они сидели в тени большой старой липы, сквозь еще редкую зелень порядочно припекало. Но Амвросий изголодался по солнцу, по теплу и уходить никуда не хотел. Ему всё нравилось: и что вокруг столько народу, и что рядом то и дело скрежещут, повизгивают на спуске трамваи, стучат по булыжнику колеса телег, слышны резкие клаксоны автомобилей. После лагеря эта сутолока и неразбериха жизни радовала его и утешала. Мягок он был и с ней, ни в чем не винил, не упрекал, сказал, что хорошо понимает, что из-за тюрем и ссылок пасти ее душу, как должно, возможности у него не было, но тут же добавил, что ему нужно время, а так передать ее на попечение отца Никодима, с которым он, Амвросий, разговаривал лишь раз и о котором ничего или почти ничего не знает, он не готов.