Улан же вновь отмахнулся от предложения Петра подсказать Дмитрию, что касаемо грамотки у них имеются свидетели, могущие доказать, что они ее не выкрали.
– Молчи, – прошипел он раздраженно. – Литвины из-за своего статуса ратных холопов не могут быть послухами в суде.
– А Изабелла?
– Она тоже. Женщин-свидетельниц на Руси не бывает. И вообще, не мешай слушать.
«Ну и ладно, – гордо решил Петр. – Коль тебе до друга дела нет, и я ни слова не скажу, как обещал».
Лишь когда Иван Акинфич наконец-то умолк, Улан с дозволения княжича (не принято было на Руси, чтоб за обвиняемого оправдывался кто-то иной, а не он сам, но Дмитрий пошел на уступку, разрешил) приступил к своей речи.
– Боярин оболгал нас, – сразу начал он с самой сути, – но я докажу, что он – лжец, а мы не ночные тати и уж тем паче не убийцы. А вот наша подлинная история…
Его слова лились легко. Насыщенные информацией скупые фразы звучали безразлично, но от этой безразличности им верилось еще сильнее. Сангре и помыслить не мог, что его друг умеет говорить так гладко. И чем дольше он слушал, тем больше приходил к убеждению, что Улан не зря попросил его помалкивать. Одесские перлы – а без них Петр навряд ли сумел обойтись – и впрямь повредили бы делу, а Улан говорил четко, по делу, и притом умело цитируя положения из Русской правды и каких-то вовсе загадочных для Петра кормчих и мерил.
И в другом Сангре признал правоту Улана. Правильно он поступил, отказываясь говорить раньше и позволив боярину выложить все полностью. Зато теперь их оправдания звучали не обрывочно, как ответы на предъявленные обвинения, а складывались в цельную картину. Их и оправданиями трудно было назвать – обычный рассказ о мирных людях. И все чернее становилась фигура боярина, постоянно пытающегося отомстить им за свой позор в Липневке и вторичный позор на глазах собственных холопов. Когда же Иван Акинфич пытался встрять, его обрывал не кто иной, как Дмитрий, все более мрачневший.
– Погодь, – строго хмуря черные густые брови, всякий раз бесцеремонно осаживал он боярина. – Тебе не мешали сказывать, вот и ты не лезь. А ежели вспомнил, что добавить, опосля нам поведаешь.
Несмотря на размытый текст грамотки, Улану и без дополнительных свидетелей удалось доказать, что сам Гедимин вручил ее друзьям, отправив их в Тверь. Правда, полностью опровергнуть обвинения не удалось. Осталось основное, оно же самое тяжкое – убийство, о чем напомнил нимало не смутившийся Иван Акинфич.
– А это мне чем грозит? – вполголоса поинтересовался Сангре у друга.
– Все то же: поток и разграбление, – коротко пояснил тот и… неожиданно попросил позволения переговорить наедине с княжичем. Мол, сообщение тайное и помимо Дмитрия слышать его никто не должен…