Я приехал в Минск на съезд Союза писателей Беларуси.
В принципе для этой организации я уже был отрезанный ломоть. На учете писатели состояли по месту жительства, а с девяностого года официально я числился москвичом. Неофициально же вдали от родины я жил с восемьдесят второго года, то есть с момента женитьбы.
— Здорово, москаль! — услышал я.
Навстречу мне с протянутой рукой шел поэт Анатоль Стус. Не поздороваться с ним было нельзя.
Именно в тот момент, когда я уехал из Минска, в Белоруссии громко заявили о себе «тутэйшыя», молодые литераторы-националисты. Они были намного радикальнее, чем мы с Гайвороном. Стус был их лидером, и начал он с того, что на заседание президиума Союза писателей явился с миской борща. Пока Максим Танк выступал, Стус хлебал борщ, громко стуча ложкой.
— Что же это такое?! — бросил на стол листки с заготовленной речью Танк. — Кто-нибудь наведет здесь порядок?
— Пойдем выйдем, — наклонился над ним Гайворон.
— Что, уже и борща нельзя поесть белорусскому поэту? — оскорбился Стус.
Только теперь стало понятно, что он сильно навеселе.
Его подхватили под руки и вывели из помещения.
Прошли годы, но Стус по-прежнему эпатаж считал высшей из добродетелей.
— В Москве на доллары еще не перешли? — подмигнул мне Анатоль.
— Ждем, когда в Горошкове это сделают, — сказал я.
Мы со Стусом были земляки. Мой отец родился в деревне Велин, Стус — в Горошкове, обе в Речицком районе. В Горошкове, кстати сказать, археологи обнаружили одно из древнейших городищ на территории Белоруссии. А велином четыре тысячи лет назад называлось огромное балтское племя, заселявшее территорию от Балтики до Оки. Если посмотреть на карту, центром этой земли был Днепр, на котором мы со Стусом выросли. Вид речной поймы, заканчивающейся сизой стеной леса, до сих пор представляется мне олицетворением славянской прародины. Эту картину в любое время года можно увидеть и в Велине, и в Горошкове.
— Его мать работала уборщицей в детском саду, в котором моя сестра заведующая, — засмеялся Стус, показывая на меня пальцем.
Клевреты, всегда сопровождавшие Стуса, угодливо захихикали.
— А хоть бы и уборщицей, — пожал я плечами.
На самом деле мама в садике работала кастеляншей.
По обыкновению, Стус был пьян, а доказывать что-либо пьяному человеку, тем более Стусу, бессмысленно.
Я увидел Алеся Гайворона. Он считался штатным вышибалой пьяного Стуса из присутственных мест. В принципе достаточно было шевельнуть мизинцем, и на одного гения в Доме литераторов стало бы меньше. Однако шевелить мизинцем мне было лень.