— Так ведь на пенсии, — понурился Квасников. — Теперь на персональных машинах ездят одни воры.
Я подогнал свою «пятерку» к коттеджу. Медведев открыл дверь и сел. Машина крякнула и перекосилась. Я на своем водительском сиденье, можно сказать, взмыл над землей.
«Хорошо, до станции дорога нормальная, — подумал я. — На ухабах и пяти метров не проехали бы».
Коноплин и Медведев служили в одном ведомстве, но кустики, по которым они шарили, были все-таки разные. Медведев прохаживался большей частью вдоль кремлевских кустов, а Коноплин изучал кустарники Индии, Ирана и Пакистана. В своей книге он писал, что контейнеры с шифровками и прочей шпионской ерундой ему приходилось прятать именно под кустиками.
— Хорошая получилась книга, — сказал я, ведя пальцем по отполированной поверхности сандалового стола. — Не зря вы изучали книжные развалы в Иране.
— Я и до Ирана собирал книги, — польщенно улыбнулся Коноплин. — В Институте восточных языков было много книжников.
— Сейчас это МГИМО?
— Да, институт международных отношений. Его мой сын закончил.
— Говорят, случайные люди туда не попадают?
— Самый закрытый институт в стране, — кивнул Коноплин. — Если нынешняя власть и его сделает общедоступным…
Он замолчал.
— Да, ельцинские холуи почти все сдали американцам, — согласился я. — Уже и до нелегалов дошло дело.
— Нелегалов я положил на дно на тридцать лет, — твердо сказал Коноплин. — За это время ситуация в мире может измениться.
Я с сомнением посмотрел на книжные шкафы, сплошь заставленные раритетами. Тридцать лет — не такой большой срок, чтобы Америка рухнула в тартарары.
Но шпионы — это все же не мое хобби.
— Идемте пить чай, — резко поднялся со стула Коноплин.
И мы отправились на кухню пить чай.
Егору стукнуло пять лет, и мы решили съездить в Коктебель.
Я слышал, что Коктебель уже далеко не тот, в котором мы с Аленой блаженствовали в восьмидесятые годы. В столовой Дома творчества стали хуже кормить. Набережную застроили шашлычными и пивными. Закрыли Карадаг.
— Но море ведь то? — спросил я жену.
— Поехали, — покорилась она.
В Коктебеле все действительно стало другим. Круглые сутки в кафешках грохотала музыка. Вода в душе появлялась часа на два, не больше. Еда в столовой была тяжелая и невкусная.
— Даже море грязное, — посмотрел я в окно номера.
— Пойдем к ослу! — потянул меня за руку Егор.
На набережной ему нравился осел, на которого можно было влезть и сфотографироваться. Егор обнимал его за морду и пытался заглянуть в глаза. Осел брезгливо отворачивался.
Но за неделю к шуму и грязи мы как-то приноровились.