Президент лежал ничком, цилиндр катился по перрону. Нахлынула волна жгучей боли, и Мартин Бек открыл глаза.
Он лежал мокрый от пота. Сплошные штампы, один банальнее другого… Гито сегодня опять был похож на бывшего полицейского Эрикссона, Джеймс Гарфилд – на элегантного пожилого джентльмена, начальник ЦПУ – на начальника ЦПУ, а Битти – на свой портрет, запечатленный на мемориальной кружке в честь Версальского мира: этакий надутый господин в обрамлении лаврового венка. А вообще сон и на этот раз был полон нелепостей и неверных цитат.
Дэвид Битти никогда не командовал: «Два румба ближе к противнику!» Согласно всем доступным источникам, он сказал: «Четфилд, что-то неладно сегодня с нашими кораблями, черт бы их побрал. Два румба влево!»
Правда, суть от этого не менялась, ведь два румба влево в этом случае было все равно что два румба ближе к противнику.
И еще: когда Гито приснился ему в облике Каррадина, он стрелял из пистолета «хаммерли интернешнл». Теперь же, когда он походил на Эрикссона, у него в руке был «деррингер».
Не говоря уже о том, что в Балаклавском бою один только Фицрой Джеймс Генри Сомерсет был в реглане.
В этих снах все шиворот-навыворот.
Мартин Бек поднялся, снял пижаму и принял душ.
Ежась под холодными струями, он думал о Рее.
По пути к метро он думал о своем странном поведении накануне вечером.
Сидя за письменным столом в кабинете на аллее Вестберга, он ощутил вдруг острый приступ одиночества.
Вошел Колльберг, спросил, как он поживает. Затруднительный вопрос. Мартин Бек отделался коротким:
– Ничего.
У Колльберга был совсем задерганный вид, и он почти сразу ушел. В дверях он обернулся.
– Кстати, дело на Хурнсгатан как будто выяснено. И у нас есть все шансы схватить Мальмстрёма и Мурена с поличным. Правда, не раньше следующей пятницы. А как твоя запертая комната?
– Неплохо. Во всяком случае, лучше, чем я ожидал.
– В самом деле? – Колльберг помешкал еще несколько секунд. – По-моему, сегодня ты выглядишь уже бодрее. Ну, всего.
– Всего.
Снова оставшись в одиночестве, Мартин Бек принялся размышлять о Свярде.
Одновременно он думал о Рее.
Он получил от нее гораздо больше, чем рассчитывал, – как следователь, естественно. Целые три нити. А то и четыре.
Свярд был болезненно скуп.
Свярд всегда – ну, не всегда, так много лет – запирался на сто замков, хотя не держал в квартире ничего ценного.
Незадолго перед смертью Свярд тяжело болел, даже лежал в онкологической клинике.
Может быть, у него были припрятаны деньги? Если да, то где? Может быть, Свярд чего-то боялся? Если да, то чего? Что, кроме собственной жизни, оберегал он, запираясь в своей конуре?