Ксюша вскочила, перевернув стол, поскальзываясь на раздавленных макаронах. Еле успела до ведра добежать. Потом долго терла лицо рукавом, пока рвотные спазмы не прошли. Волосы на лицо свесила и сидела, как за плотной занавеской, будто в домике.
– Наверное, я никогда больше мясо есть не смогу, – пробормотала она.
– Знаешь, у меня в последний день в голове вообще все сдвинулось, – тихо сказала Аня. Ксюша не видела ее, и голос, казалось, шел отовсюду. – Время изменилось. Воспоминания стали как двери – в любое можно было шагнуть и заново все прожить. Мы с мамой и сестрой Танькой в Грецию ездили на месяц… Я загорала опять, ныряла с маской. Там такое солнце, такой свет… яркий и древний.
Ксюша плакала, обняв колени.
– А еще казалось, что всего ужасного вообще не было. Что я не стала пить то вино, а поймала машину и домой поехала… Мама и Танька уже спать легли, на кухне мне сырников оставили с запиской. Я чаю заварила, села их лопать и играть на телефоне…
Голос Ани угасал, исчезал, растворялся.
– А самым мощным глюком было, будто Андрей поскользнулся, когда меня из лодки тащил, упал и башкой ударился прямо на берегу. Я подползла и его голову в воде держала, долго, пока он не сдох. Дергался, сука… Потом развязалась, жила тут одна на острове. За водой ходила…
Ксюша откинула волосы с лица, долго смотрела на ведро, на изношенное дерево половиц, на муравьишку, который выполз из щели и раздумывал «теперь-то что?», шевеля усиками (или как там они у них называются). Попыталась встать – и не смогла, ноги не держали. Она на четвереньках доползла до дивана, стянула с него одеяло, укрылась и уснула прямо на лысом ковре – сон был холодным водоворотом, выплыть из которого было нельзя.
Во сне они с Аней вместе ныряли в голубую воду – на дне были яркие морские звезды, водоросли, остатки старой мраморной колонны.
– Главное – не думай об Андрее, – сказала ей Аня сквозь воду. – Вот вообще не дотрагивайся мыслями. Чем больше думаешь, тем больше силы ему даешь. У тебя ее так много, ты ее всю жизнь закупоренной держала, а сейчас тебя тряхнуло – и из всех щелей… А он очень плохой человек, черный-черный. И у него пока есть тело – мертвое, но есть. Он придет за тобой. Он сожрет тебя! Осторожнее, Ксения!
Желтый осьминог на дне выпустил облако чернил, которое росло, росло и все вокруг зачернило.
Утро встало яркое, теплое.
«Последнее», – почему-то подумала Ксюша, так и сказала Мукле.
Она нагрела воды, заварила древний чай – рассыпной, посеревший уже от старости. Намешала в чашку окаменевшего рафинада, пила, вроде ничего было, вкусно. Потом ходила смотреть на тюленей. Вообще ни о чем старалась не думать, а только ощущать – вот солнышко на коже, вот запах мха, вот тюлени ее услышали и плюхаются в воду, головы высовывают, смотрят – ня! Лодки у берега нет – наверное, плохо привязала, и отлив ее утащил. Ах, жалко!