– Да слыхал я. – Анчутка улыбнулся сонно. – А почему солдат?
– Я спину его видел. Шпицрутенами пороли.
– В бане с ним парились?
– Вроде того.
Анчутка умолк, словно задремал. Ощутив на себе чей-то взор, Кержин оглянулся. В углу сидели двое: неопрятный коротышка с куцыми усами и девчонка, пощупавшая следователя на входе. Лет семнадцати, не старше, с плоским лицом в веснушках и калмыцкими скулами. Волосы стрижены по-мальчишески, «в скобку». Курточка-спенсер явно заимствована у столичной модницы.
Девица и ее подельник потупились в пол, замызганный золой и чайными плесками.
– Был тут солдат, – сказал Анчутка. – В начале месяца нагрянул. Андрон, Козмин, кажись.
– Где жил? – напрягся Кержин.
– Да в трущобах. Гордился, что тысячу шпицрутенов выстоял.
Следователь присвистнул.
– За что порот?
– За кражу, вестимо.
– Лысый?
– Лысее лягухи. Но он как нагрянул, так и исчез. Дней десять как. Я думал, его Заячья топь засосала.
Анчутка нацедил себе водки и подправил стакан собеседника. Теперь Кержин выпил до дна.
«Кто кровь прольет человеческую, того кровь прольется рукою человека», – прочел он мысленно Бытие.
– Что за топь, Семен?
– Болота на западе. Там, сплетничают, деревня брошенная есть, а Андрон этот втемяшил себе, что в деревне клад зарыт. Вам, бгродие, надобно у Викулы поспрашивать. Он всем про деревню рассказывает. И солдатику рассказал.
– И где он, Викула твой?
– Знамо где. Он у Палашки квартирует. Но сумнительно, что солдатик с болот воротился.
Кержин поднялся из-за стола.
– Проведи.
Анчутка зевнул. За его плечом ощетинилось выцветшее рогатое Лихо.
– К чертоплешинам червонец.
– Будет.
Девчонка в спенсере перешептывалась с компаньоном, жестикулировала. У Кержина защемило сердце. На запястье девочки гнила ранка-фонтанель.
За трактиром дрались пивными бутылками артельщики. Золоторотец дрых в блевоте. Гоголем прогарцевал безучастный жандарм. Проехал подвоз с распиленными «кабанами» льда для ледников.
Следователь и карманник поплелись в тумане и очутились возле островерхой хижины. Табличка над дверьми гласила: «Hebamme». Повивальная бабка.
Кержин сунул проводнику деньги.
– Бгродие, – замялся Анчутка. – Ничему не изумляйтесь. Викула – кликуша.
– Кто?
– Бесы в нем мытарствуют. Легиен аж.
– Ясно.
В горнице было наслякожено и затхло. Коптили свечи, освещали косолапый стол и печь, самовар, полсажени дров и мелкого старичка. Точно ожившее пугало, он был наряжен в фуфайку и лапти с драным лыком, и в шляпу-боливар.
За стеной вопила женщина. Плакала и взывала к Господу.
– Викула, – сказал Анчутка, – Барин Заячьей топью интересуется. Уважь. А я отчалю, пожалуй. Мое нижайшее.