— Лоренцино, Лоренцино!.. Стало быть, это правда, о чем некоторые здесь перешептываются тайком?.. — воскликнул Филиппо Строцци, хватая юношу за рукав и пытаясь читать в его глазах, насколько позволял ночной мрак.
— И о чем же шепчутся некоторые? — насмешливо поинтересовался молодой человек.
— О том, что, подобно римскому Бруту, ты притворяешься безумцем, но каждый вечер, как он, целуешь землю, нашу общую мать, умоляя родину простить тебе видимость во имя сущности… Что ж, слушай… Если так, Лоренцино, пришел час сбросить маску и заменить шутовскую погремушку кинжалом республиканца… Есть еще лавры для Гармодия и пальмовые ветви для Аристогитона… Только нельзя терять ни минуты, если ты готов примкнуть к нам в готовящихся великих деяниях: послезавтра, а может, уже и завтра, будет слишком поздно. Лоренцино, тебе немало предстоит сделать, чтобы снова стать прежним Лоренцо… Что ж, я беру на себя все твое прошлое и делаю из него будущий твой ореол, я размыкаю перед тобой наши ряды и уступаю тебе свое место в них. Нас триста — поклявшихся не пожалеть своей жизни, дабы вернуть Флоренции утраченную вольность; стань во главе нас, веди нас, и я первым подам прочим пример повиновения.
Ответом ему был громкий взрыв хохота — чрезвычайно характерного хохота Лоренцино, резкого и металлического.
— Вот так штука! Что это тебе взбрело в голову, Строцци?.. Ко мне, Лоренцино, королю карнавалов, государю веселых дней и шальных ночей, ты приходишь, чтобы предложить стать вождем заговора, очень путаного, очень темного, очень римского, тайно замышляемого под покровом мрака, наподобие заговора Катилины с его обменом клятвами на кинжалах и круговой чашей с кровью?.. Нет уж, друг мой! Когда я достаточно помешаюсь рассудком, чтоб составлять заговоры, то примусь злоумышлять на менее унылый и серьезный лад: как Фиески, к примеру, но только пусть без панциря… чтоб ненароком не потонуть, свалившись в воду. К слову сказать, хорошо же воздает твоя великолепная Флорентийская республика тем, кто жертвует собой ради нее!.. И это при том, что она нежнейшая из матерей своим сыновьям, преданнейшая из любовниц своим возлюбленным!.. Соперничая во всем с Афинами, она позавидовала даже неблагодарности своего кумира к славнейшим из его граждан… Давай посчитаем, кого ее Баратрон поглотил, впрочем не сомкнувшись над их самоотвержением, как пропасть Деция… Первыми вдут Пацци, которые, предвидя будущее, захотели пресечь зло в корне: вы дали повесить их на балконе палаццо Веккио… Савонарола, этот христианский Ликург, возмечтавший очистить республику так, чтобы рядом с ней республика, задуманная Платоном, предстала бы просто школой разгула и растления: вы дали сжечь его на площади перед палаццо Синьории… Наконец, Данте Кастильоне, римлянин времен Гракхов, затерянный в нашем современном мире: вы дали отравить его в Итри… Получается, что веревка, костер, яд — вот то вознаграждение, какой великолепная Флоренция приберегает для тех, кто приносит себя в жертву ей!.. Благодарю покорно… Нет, нет, Филиппо, наилучшее — это совсем не участвовать в заговорах, поверь мне. А уж если умышляешь недоброе, то делать это нужно только в одиночку, так, чтобы и ночной колпак не знал, что у тебя в голове, а левая рука не ведала, что творит правая; заговор нужно готовить без друзей, без наперсников, и