Конь его шел шагом, и всадник был так слаб, что держался за луку седла, иначе он, пожалуй, упал бы.
Он все оглядывался, словно искал кого-то глазами.
Матушка поняла, что он ищет ее, вскочила, взяла меня на руки.
Лекарь, заметив нас, тронул короля за плечо, и тот посмотрел в нашу сторону.
Зрение его настолько ослабло, что сам он нас не разглядел бы.
Он остановил коня и сделал моей матери знак подойти; увидев женщину с трехлетним ребенком на руках, несколько человек из его свиты отошли в сторону.
В толпе догадались: произошло что-то важное, к тому же матушку знали, и люди расступились.
И вот король и мы очутились в середине большого круга. Только врач был близко и мог слышать, о чем говорил король с моей матерью.
Впрочем, мать не могла вымолвить ни слова, грудь ее разрывалась от сдерживаемых рыданий, неудержимые слезы заливали ее щеки. Она поднесла меня к королю, он взял меня, прижал к груди, поцеловал, посадил на луку седла. Затем он положил слабеющую руку на голову матери, легонько откинул ее назад и сказал по-немецки:
"Вот и ты, бедная моя Топаз!"
Матушка не в силах была отвечать. Она припала головой к ноге короля и, целуя его колено, громко разрыдалась.
"Только ради тебя я здесь, — прошептал король, — ради тебя одной…"
"О государь, красавец мой, дорогой, обожаемый властелин", — твердила мать.
"О отец, мой милый отец"[29], — вымолвила я по-немецки.
Король впервые услышал мой голос, и притом на языке, который он так любил.
"Ну вот, теперь я могу спокойно умереть, — сказал он, — меня назвали самым дорогим на свете именем, какое только произносят уста человеческие, да еще на языке моей родины".
"Умереть! Как умереть? — воскликнула матушка. — О мой любимый король, какое ты выговорил слово!"
"Да, сам Господь Бог, который соизволил ниспослать мне смерть христианина, со вчерашнего дня нашептывает мне это слово; впрочем, еще тогда, осушив стакан ледяной воды, я почувствовал, как смертельная дрожь проникла мне в самое сердце".
"О мой король, любимый мой", — шептала матушка.
"Всю ночь я думал о тебе, бедная моя Топаз. Увы, немногое смог я сделать для тебя при жизни. Чем же я помогу тебе после смерти? Так пусть же хотя бы тень моя будет тебе защитой, если с Божьего соизволения что-то в человеке способно пережить его".
"Мой милый отец! Мой милый отец!" — повторяла я, заливаясь слезами.
"Да, да, дитя мое, я подумал и о тебе, — отозвался король и добавил, надевая мне на шею небольшой кожаный мешочек на шелковом шнурке, затканном золотом: — Кто знает, что будет с тобой, когда я умру? В живых останется ревнивая вдова, и твоей матери, быть может, придется бежать. Ночью я собрал все эти алмазы, тут их примерно на двести тысяч экю. Это твое приданое, милая моя дочь. И если твой брат, став королем Арагона и Кастилии, не признает тебя, невзирая на пергамент, который я дал твоей матери, и на перстень, который я ей даю, — ты, по крайней мере, проживешь жизнь в богатстве как благородная дама, если тебе не суждено жить как подобает принцессе королевской крови".