— И потому, — продолжала Екатерина, — я забеспокоилась по поводу этого непрекращающегося сна и, испугавшись, не заболели ли вы, пришла к вам сама.
— Благодарю вас, мадам, — произнес юный государь и поклонился.
— Никогда больше не пугайте меня так, Франсуа, — настойчиво твердила флорентийка. — Вы же знаете, как я вас люблю, насколько драгоценно для меня ваше здоровье! Только не надо больше играть на моих тревогах. Меня и так одолевает множество забот, и мне только не хватает, в довершение ко всем этим заботам, безразличия моих детей к матери!
Но молодой человек, вероятно, имел собственное мнение. Бледная улыбка заиграла на его устах, и, протягивая правую руку к матери таким образом, что левая рука продолжала прикрывать портрет, он произнес:
— Благодарю вас, матушка; в тех преувеличениях, что я от вас сейчас только услышал, есть и доля истины. Да, мне было трудно, да, я провел довольно… тяжелую ночь и потому встал на два часа позже обычного.
— О! — воскликнула Екатерина преисполненным печали голосом.
— Однако, — продолжал Франциск II, — сейчас я чувствую себя совершенно нормально и готов работать с вами, если таково ваше желание.
— Но почему, дорогое мое дитя, — продолжала Екатерина, взяв руку Франциска в свою и прижав ее к сердцу, а свободной рукой гладя его волосы, — почему вы провели тяжелую ночь? Разве я не приняла на себя груз государственных дел, оставив на вашу долю лишь радости королевского звания? Неужели кто-то осмелился утомить вас тем, что должно было бы выпасть на мою долю? Я предполагаю, что вас взволновали интересы государства.
— Да, мадам, — согласился Франциск II так поспешно, что Екатерина все равно догадалась бы об обмане, даже если бы она и не знала заранее об истинных причинах волнений этой ночи, действительно столь беспокойной.
Но она постаралась не проявить ни малейшего сомнения и, напротив, сделала вид, будто безоговорочно верит словам сына.
— Требовалось принять весьма важное решение, не так ли? — продолжала Екатерина, явно готовая сбить сына с толку окончательно. — Повергнуть ниц какого-либо врага, исправить какую-либо несправедливость, облегчить какой-либо налог, утвердить своей властью чей-либо смертный приговор?
При этих словах Франциск II вспомнил, что и в самом деле накануне у него запрашивали разрешения назначить на сегодняшний вечер казнь советника Анн Дюбура.
И он живо ухватился за поданную реплику.
— Вот именно, матушка, вы совершенно правы, — ответил он. — Речь шла о смертном приговоре, что должен быть вынесен одним человеком, пусть даже этот человек и король, другому человеку. Смертный приговор — наказание до того само по себе тяжкое, что мысли о нем стали причиной беспокойства, испытываемого мною со вчерашнего дня.