После этого очень долго, много недель, Тони почти все время проводила в пустоте, в своем личном лесу, где бы он там ни находился. Однажды, когда Софи заговорила о волне (та перестала ей докучать), чтобы ощутить приятную дрожь, Тони очень долго молчала, а потом спросила:
— Какая волна?
Транзистор Винни вернулся из мастерской и опять всюду следовал за ней. Снова можно было услышать крохотный оркестр, играющий на кухне, или мужской голос, движущийся по садовой дорожке на высоте колена. Когда близняшек отвели по Хай-стрит мимо новой мечети в школу и оставили в толпе детей, негромкий мужской голос пошел вместе с ними, а затем оставил их, державшихся за руки, как будто они и вправду любили друг друга. Винни забирала их после школы, и кое-кто из учеников над этим смеялся. Некоторые школьники были почти взрослыми — по крайней мере, некоторые из черных.
Винни продержалась намного дольше, чем другие тети, несмотря на то, что так сильно отличалась от папы. Она переселилась в его спальню, вместе с транзистором и всем прочим. Софи это не понравилось, но она сама не могла сказать почему. Винни предложила близняшкам пользоваться старой зеленой дверью, выходившей из конюшни к каналу, сказав папе, что девочки должны привыкать к воде.
В результате летом и осенью того года двойняшки волей-неволей занялись исследованием берега, начиная от Старого моста с табличкой, сообщающей, кто построил его, — хотя, вероятно, к созданию вонючего туалета наверху он был непричастен, — и дальше на милю или две по тропинке, пробирающейся между колючими зарослями, кустарниками и камышами до другого моста, уже за городом. Около того моста был широкий пруд, и на нем — гниющая баржа, намного более древняя, чем моторки, гребные лодки и разные переоборудованные (но тоже гниющие) посудины, выстроившиеся вдоль канала напротив зеленой двери. Однажды они даже взобрались по тропинке, петлявшей по дну глубокого оврага на другом берегу канала, с нависающими над головой деревьями, выше и выше, пока не оказались на самом гребне холма и не увидели оттуда канал, Гринфилд с одной стороны и заросшую лесом долину с другой. Они вернулись домой поздно, но никто этого не заметил. Никто ничего не замечал, и иногда Софи хотелось, чтобы было наоборот. Впрочем, Софи давно сообразила, что Винни выгнала их в дальний угол сада, в конюшню — и они, счастливые, очень уютно там устроились! — просто для того, чтобы убрать их с дороги, подальше от папы. Они могли делать в конюшне все что угодно, рыться в древних сундуках, которые, казалось, вобрали в себя отходы всей истории семьи Стэнхоупов от самого ее начала: щипцы для завивки и фижмы, платья, белье, тряпки, даже самый настоящий парик, сохранивший запах духов и следы приставшей к нему белой пудры, башмаки — близняшки вывалили все это на пол и почти все примерили на себя. Им не позволялось только приводить без разрешения других детей. К тому времени, как волна немного забылась и отступила туда, откуда приходят прочие кошмары, Софи начала думать, что они с Тони снова вынуждены быть всем друг для друга. Однажды она поняла это так отчетливо, что дернула Тони за волосы, чтобы доказать обратное. Но к тому времени Тони выработала свой собственный способ драться — она дико отбивалась тонкими руками и ногами, при этом своими большими карими глазами глядя в никуда, словно ускользнув из своего хрупкого тела, причинявшего всем, кто окажется рядом, увечья и боль. Софи перестала получать удовольствие от драк. Само собой, в школе были такие крепкие, почти взрослые ребята, что лучше было держаться от них подальше, не претендуя на середину площадки для игр. И близняшки играли в конюшне, каждая сама по себе, или чинно гуляли по Хай-стрит, сознавая свое отличие от цветных, а порой отправлялись на довольно рискованные экскурсии по тропинке между каналом и рощей. Они нашли способ забираться на старую баржу, которая внутри оказалась очень длинной и делилась на отсеки. В самом переднем отсеке был старый туалет, такой старый, что больше не вонял, — по крайней мере, не сильнее, чем сама баржа.