Ее плечи опали, и вся она как-то поникла при воспоминании о несбывшейся мечте. Взгляд затуманила нежность, губы сложились в улыбку. Она улыбалась этому любимому ребенку. Наверное, она могла бы нарисовать мне его портрет, но сдержалась. Мы с ним — из разных миров. И она не со мной, а с ним. На меня она больше не смотрела, полностью погрузившись в свою давнюю грезу, так и не ставшую реальностью.
И ведь я это знала. Все я знала. Не зря же вызвала ее на откровенность. Знала, но не верила. Я нарочно сгустила краски, чтобы она меня прервала, возмутилась, сказала, что я не права, что она всегда любила нас, просто не умела этого показать, что мы были замечательными детьми, что я — замечательная дочь, что она мной гордится и верит в меня…
— Я очень рада, что ты мне все это сказала. Ты поняла мою трагедию. Поняла, какой голгофой была моя жизнь…
И она протянула мне руки, счастливая, не скрывающая облегчения. Протянула ко мне руки, словно показывая, что мы с ней — заодно. Улыбающаяся умиротворенной улыбкой. Ну да, я сняла с ее плеч тяжкий груз. Я ей больше не дочь, а подруга, лучшая подруга, еще бы, ведь я сумела прочитать в ее сердце, извлечь из него ком черной жирной грязи и даже не бросить ей его в лицо.
Я взяла ее руки и крепко их пожала.
В этот вечер я простилась с ней.
Простилась с матерью, которую ждала так долго. Выдумывала себе ее образ, льнула к ней, чтобы вырвать хоть взгляд, хоть жест, хоть словечко любви. Одно-единственное произнесенное ею слово подарило бы мне крылья за спиной, сэкономило бы миллион лет поисков, помогло бы избежать тысячи ошибок, удержало бы от тысячи убийств. Я знала это совершенно точно. Так же верно, как то, что солнце согревает, огонь обжигает, а вода утоляет жажду. Я требовала от нее этого слова, чем дальше, тем настойчивей. Для меня это был вопрос жизни и смерти. Преследуя ее ради одного-единственного взгляда, я пыталась спасти свою шкуру.
Заодно я распрощалась со всеми матерями и всеми взглядами, которые крала в надежде, что они заменят ее взгляд.
Я стерла из своей памяти все глаза, которые смотрели на меня, не видя. Стерла взгляды, которые выпрашивала, злясь на весь мир, впадая в ярость — почему я должна побираться, вымаливать то, в чем она мне отказывает? Я всех готова была поубивать только потому, что их взгляды на меня оставались чужими. А мне и нужен-то был всего один — взгляд моей матери. Не чужие. Первый взгляд матери на своего ребенка, дающий ему силы жить и любить. Любить других людей. Любить себя.
Вот почему я гнала прочь всех, кто смотрел на меня с любовью, — они смотрели не ее глазами.