В этот момент над блюдом десертов нависла рука с пальцами в коричневых пятнах, которые принялись в них копаться, ощупывать все подряд, брать что-то одно и тут же класть назад, пока наконец не схватили быстрым и жадным движением оба печенья, ореховое пирожное и шоколадный эклер. Я остолбенела.
— Понимаете, детка, — произнес он, пока мое печенье таяло у него во рту, — если я беру кого-то на работу, я требую полной преданности — телом и душой…
Что касается тела, я была не прочь его на что-нибудь обменять, — но только не на какую-то ерунду наподобие работы, продвижения по службе, норковой шубы, поездки на Багамы или бриллиантов. Нет уж, мне требовалось кое-что посущественнее — например, знание о собственной душе или указания на то, как себя вести, чтобы добиться самоуважения, понять, кто же я такая, куда иду и той ли дорогой. Если ради этого требуется уплатить дань — я готова, лишь бы вернуть свою целостность. Если найдется человек, способный снабдить меня информацией, которая поможет мне продвинуться в моем расследовании, я его отблагодарю.
Над коричневым начальником стоял второй начальник, повыше, — серый. Коричневый перед серым трепетал. Серый занимал огромный кабинет с четырьмя окнами и двумя секретаршами, владел машиной с шофером и черным лабрадором. Кроме того, у серого, когда он разговаривал с сотрудниками, в глазах загорался такой огонек, который как будто говорил: я за вами слежу и прекрасно знаю, что с вами не так.
Как-то раз он собрал нас всех в своем большом кабинете. Я скромно держалась на задворках и только слушала, о чем беседуют мои коллеги, в основном мужчины. Вдруг один из них, парень моих лет, при всем честном народе бросил мне:
— Иди принеси мне папку с фотографиями, я ее на столе забыл…
И тут же отвернулся, продолжая перебирать свои бумаги. Стой где стоишь, приказала я себе. Только попробуй сдвинься с места! С какой стати он так со мной обращается? Я ему что, нянька? У него две руки и две ноги — как и у меня. Вот пусть сам и идет.
Он еще раз повернулся ко мне, крайне удивленный. Я по-прежнему стояла не шевелясь. Он изобразил рукой нетерпеливый жест. Даже ткнул в направлении двери — а то, может, я чего не поняла. И повторил то же самое — уже настойчиво. В кабинете повисла тишина. Тяжелая, чреватая вопросами, разборками и сведением стародавних счетов.
Серый начальник, коричневый начальник и все остальные уставились на меня. Девчонки замерли в ожидании — что я предприму? Испугаюсь или нет? Выгонят меня сразу или нет? Все они так и ели меня глазами, изумленные моей неподвижностью. Прошло несколько секунд — мне показалось, что лет сто пятьдесят. Полтора века. Это века рабства, сказала я себе. Века покорности. Стой на месте!