Известие о том, что Милута помирился с варягами и не будет на них жаловаться посаднику, не порадовало Тармо, но и не заставило отказаться от жалобы. Он по-прежнему просил Милуту быть видоком. Через несколько дней, в четверг, Милута собирался в Олегову крепость к посаднику.
Когда мужчины уже приготовились идти, в сенях вдруг раздался стук и в клеть вошел княжеский гридь. Поклонившись хозяевам, он объявил, что купца Милуту с его людьми зовут ответчиком на посадничий суд.
– Ответчиком? Быть не может! – Милута настолько удивился, что даже не встревожился. – Спутали меня с кем-то иным. Мы никого обидеть не успели, только что воротились.
– Жалуется на вас Крушина, говорит, будто убыток вы ему причинили.
– Крушина?! – изумился Осеня. – Ну, да, Спех еще ему ларь опрокинул.
– И не я вовсе! – возмущенно крикнул Спех из другого угла. – Варяжина, топчи его тур!
– Ой, дурной день! – Милута покачал головой. – Тармо на варягов челом бьет, Крушина – на нас… И было бы из-за чего! Вот кабы в запрошлый год он на меня нажаловался, когда я ему цену перебил…
– Ничего, авось и на него жалобщик сыщется! – предсказал Спех.
– Ты будешь видоком у Тармо, а Тармо – у тебя! – бодро утешил его Тормод. – Твое серебро останется при тебе.
– Видение было? – уныло спросил Милута. Он не слишком доверял предсказаниям Тормода, полагая, что тот выдает за пророчество то, чего сам хочет. – Все одно надобно идти. Тармо с родичами, поди, уж дожидается.
В небольшой крепости двор посадника не приходилось долго искать, и скоро отроки из посадничьей дружины уже вводили их в гридницу – просторную палату длиной в несколько десятков шагов. Вдоль стен тянулись лавки, занятые гридями посадника и разными людьми из города и округи, у кого нашлось к нему дело, на стенах висело оружие и разноцветные щиты с начищенными, блестящими умбонами посередине. В палате гудел разноязыкий говор – кто-то спорил, кто-то торговался, кто-то менялся новостями, дожидаясь своей очереди.
Посадник сидел впереди на возвышении, на резном кресле, которое было, по преданию, сделано еще для самого князя Олега Вещего. В узорах спинки и подлокотников переплетались змеи и страшно скалили свои зубастые пасти драконы. Возле ступенек возвышения лежали большие лохматые псы. Они настороженно оглядывали собравшихся в гриднице и глухо ворчали, если кто-то подходил слишком близко к посаднику или заговаривал очень громко.
Посадник происходил из рода местной старинной ладожской знати и состоял в дальнем родстве с покойной женой Милуты; звали его Братомир Стоинегович, но за крепкое сложение он еще в молодости получил прозвище Дубыня. Это был крепкий темнобородый мужчина лет пятидесяти, не любивший ярко одеваться, и на простой свите некрашеного сукна ярко выделялась широкая серебряная гривна – знак власти. Его полуседые волосы были зачесаны назад, так что открывался высокий лоб, изрезанный глубокими продольными морщинами. Глаза его из-под густых черных бровей смотрели умно. Требовалось приложить немало труда, опыта и сообразительности, чтобы поддерживать мир между разношерстным здешним населением, но этому помогали его родовые связи глубиной в два-три века.