Продолжая думать о Джесике, я не могла заснуть. Джейсону тоже не спалось. Он повернулся ко мне.
— Апельсины в вазе, действительно, прекрасны. Большие, как грейпфруты. Дать тебе один сейчас?
Я засмеялась в темноте:
— Я думаю, я доживу до завтра.
Тогда он навалился на меня всем туловищем, выдавливая из меня последнее дыхание, пока я не снизошла и не сказала:
— Хорошо, я съем этот проклятый апельсин.
— Вот так-то лучше, — сказал он, но не поднялся, чтобы почистить мне апельсин. Он уткнулся вместо этого мне в шею и сказал: — Завтра я еще собираюсь взглянуть на их торговые центры. Почему бы тебе с утра не пойти проведать Джесику?
Он тоже думал о Джесике. И второй раз за этот вечер я поняла, почему Генри Шмидт выбрал Джейсона своим другом. Генри Шмидт действительно умный человек.
32
Она решила не ходить на работу в это утро снова, поэтому прикинулась спящей, пока Грег не ушел из дома. Затем прямо в ночной рубашке она проскочила в кухню, где нашла записку, которую он оставил. «Этим вечером у Джейн и Джо будет вечер в честь Кэтти и Джейсона». Это было все, что он написал. Ни слова о том, что он видел ее разбитое лицо, ни вопроса, будет ли она на вечере у Тайсонов.
Она постарается пойти. Она обязательно пойдет, замажет синяки косметикой, наденет большие черные очки. В конце концов, это не так необычно, быть вечером в темных очках. Многие так делают. Это же Голливуд.
Весь вопрос в том, готова ли она видеть Кэтти? Сможет ли она вынести эту встречу? Кэтти не только смотрела в упор своими зелеными глазами, а могла читать мысли и заглядывать в душу. У Кэтти нюх, она ясновидящая.
Джесика налила чашку кофе. Это был весь ее завтрак. Затем она решила положить белье в стирку, отделила белое от темного, положила белое в машину, подождала, пока она наполнится водой, насыпала порошка. Пока белое белье стирается, она может выпить кофе и прибраться в почти пустой гостиной.
Когда она доставала пылесос из ванной, в дверь позвонили, что очень удивило ее. Никто не ходил к ней. Вероятно, это пришел почтальон. Она подождала, может быть, перестанут звонить и уйдут.
Позвонили снова. Нужно было ответить, чтобы избавиться, кто бы это ни был. Закрыв лицо руками, она выглянула в щелку: Кэтти! Забыв о лице, она опустила руки, широко открыла дверь:
— Кэтти! Кэтти!
В какой-то момент мне показалось, что Джесика не пустит меня. Однако она пустила, постаралась улыбнуться, но я пришла в ужас от ее вида. Было уже одиннадцать часов утра, а Джесика все еще была в ночной рубашке, болезненно худая, с нечесаными волосами и разбитым лицом. Вокруг глаз все было разукрашено. Непроизвольно моя рука потянулась, чтобы погладить ее больное милое лицо. Но она быстро инстинктивно закрыла щеки руками и начала объяснять: