— Ты что? — отрывисто сказал он.
— Да, — она улыбнулась, зная, как это открытие неприятно уязвит его, прилагающего столько усилий, чтобы сохранить все в тайне.
Ощутив на этот раз приступ бешеного сексуального желания, он рванул лиф ее платья, обнажая маленькую, но прекрасную грудь. Он прильнул к ней ртом, резко покусывая соски, в то время как его рука ринулась под длинный подол халата и поднялась к ее бедрам. Она не была готова к такому штурму, но все же ей удалось сохранить хладнокровие. «А почему бы и нет?» — подумала она. Ей было далеко за двадцать пять, и она вот-вот выйдет замуж за Уолта Блэмонда. Почему бы ей не приобрести некоторый опыт? Почему бы не попробовать воду прежде, чем бросишься плавать? Кроме того, она ждала Говарда Хагса много лет и, конечно, имеет право знать, каков он как любовник, особенно теперь, когда она может сделать это, не компрометируя себя и одновременно давая Говарду повод думать, что не устояла.
Она упала на диван, как будто бы только под тяжестью его тела. Она не проронила ни звука, но изобразила на своем лице сначала крайний ужас, а затем покорность. Она так тяжело застонала, когда Говард начал задирать ее халат, что он не мог понять, от страсти это или от ужаса. Но он уже не мог остановиться, чтобы выяснить это, и, ворвавшись в нее, был рад узнать наконец, что символ ее девственности оказал ему сопротивление. Он скользил дальше и всеми силами сдерживался, чтобы не извергнуться преждевременно, ибо был не уверен, как будут восприняты его намерения. Вдруг он почувствовал, как ее длинные ненакрашенные ногти впиваются в его спину, и застонал от боли и удовольствия, не пытаясь определить, было ли это страдание от его натиска или неукротимостью страсти. Его рот нашел ее, и он почувствовал укус ее зубов, впивающихся в его губу, а затем ее содрогание и вздох; наконец он полностью высвободился, убедившись прежде всего, что она хотела его.
Но, задержавшись затем в ней еще немного, наслаждаясь в изнеможении отдыхом, он был внезапно оглушен сильным ударом по голове настольной лампой. Изумленный, он спросил:
— Почему, черт возьми, ты сделала это, Патриция? Ты что, спятила?
— Как ты смеешь так вульгарно выражаться в моем присутствии? И это после того, как ты столь гнусно воспользовался нашей дружбой!
Она зарыдала.
Впервые Говард видел ее плачущей. ПАТРИЦИЯ УИНФИЛД НИКОГДА НЕ ПЛАКАЛА! Ее слезы смутили его. Неужели это было изнасилованием или совращением? Или, в конце концов, она просто уступила? Он никогда не узнает этого, что было чертовски досадно. Для собственной безопасности он сделал попытку извиниться, хотя это оказалось нелегко.