— Милая Перси! Мне не нужно ничего, кроме твоей доброты.
Я не была на студии, когда туда вернулся Хью. Но когда вечером Джейсон пришел домой, как грозовая туча, я спросила его о Хью.
— Он выглядит совсем здоровым. Загоревший и похудевший на двадцать фунтов. Действительно, он выглядит очень неплохо. Все ожидали его болезненно бледным.
— А как он играл? — спросила я бесстрастно.
— Прекрасно! Замечательно!
— Ну, тогда можно забыть о том, как он выглядит сегодня. Через пару недель он станет бледным и его внешность испортится.
Джейсон достал сигарету. Только недавно он начал курить. Я оставила его с дымящейся сигаретой и вернулась к своим записям. Кроме возвращения Хью, у меня была еще запись. Джейсон прекратил просить меня позволить ему завершить съемки. Эта борьба была закончена.
78
Когда Сесиллия вернулась вечером домой, она сделала все, чтобы отложить тот момент, когда она войдет в свою спальню-мавзолей. В комнате стоял запах ее смерти, висели средневековые картины распятия Христа, и всегда находился в полной готовности тот, кого она так боялась, с холодным, блестящим пистолетом под подушкой.
Если бы только она могла находится на съемочной площадке днем и ночью! Но она была вынуждена возвращаться сюда. Она не могла больше спать. Она была уверена в этом. Она не могла спать в этой комнате, в одной постели с Гардом, с его постоянной заряженной пушкой, готовой в любой момент разрядиться в ее тело. С картинами святых, глядевших на нее ангельскими глазами, почти такими же, как ее собственные.
Иногда она была настолько глупа, что вымаливала у Гарда снотворное. Она говорила, что не она сама его страстно желает, а ее организму просто необходим излечивающий и успокаивающий сон. Она не говорила, что это ее рассудок требовал лекарства, чтобы сбежать от жизни, от мыслей. Но Гард был тверд, как сталь, тверд, как грубый инструмент ее смерти, наставленный между ее ног, на лицо и губы каждую ночь. Да, Гард был тверд, а голос его нежен и мягок. Этот смертельный мягкий голос.
Вместо снотворного он давал ей теплого молока с медом, дрожжами, сырыми яйцами, потому что она отказывалась есть, не могла глотать пищу, даже если ему силой удавалось впихнуть ей в рот. Она вынуждена была пить горячее молоко, потому что Гард угрожал, что ей будут вводить питание внутривенно, если она будет отказываться. Он не мог позволить, чтобы эта статуя совершенства стала менее совершенной, перейдя грань между изящной стройностью и истощением. Сначала она думала, что внутривенное питание означает ее помещение в клинику, ночи в пустой больничной палате вместо ее отвратительно роскошной спальни. И она с радостью выбрасывала все, что ей приносили. Затем она поняла, что Гард оборудует внутривенными инструментами ее спальню пыток. И искусственное питание показалось ей еще более унизительным, чем все его прежние оскорбления и насилие.