Годвин начал визжать. Такой звук издает человек, страдающий от ужасной боли, и арфист убрал руки со струн.
Собаки отозвались на звуки воем из темной задней комнаты дворца.
— Идет святой дух, — прошептал Финан благоговейно, а Годвин испустил такой оглушительный вопль, как будто у него вырывали внутренности.
— Хвала Господу, — сказал Альфред.
Он и его семья глядели на монаха, который теперь стоял так, как будто его распяли. Потом Годвин опустил раскинутые руки и начал говорить.
Он дрожал, и голос его вздымался и опадал — монах то визжал, то говорил так тихо, что его почти невозможно было расслышать. Если это и было пение, оно было самым странным из всех, какие я когда-либо слышал. Сперва слова казались бессмыслицей или распевом на незнакомом языке, но медленно, рождаясь из бормотания, начали появляться связные слова.
— Альфред — избранник Божий… Уэссекс — земля обетованная… Изобилие молока и меда. Женщины приносят грех в мир. Светлые ангелы Господни распростерли над нами свои крыла. Господь Всевышний ужасен… Воды Израиля превратились в кровь… Шлюха Вавилона среди нас.
После этого Годвин замолчал. Арфист уловил ритм в словах Годвина и тихо играл, но его руки снова замерли на струнах, когда монах с недоумевающим видом повернул к залу слепое лицо.
— Шлюха! — внезапно начал кричать Годвин — снова и снова. — Шлюха! Шлюха! Шлюха! Она среди нас!
Он издал нечто вроде мяуканья, крутнувшись, упал на колени и начал всхлипывать.
Никто не заговорил, никто не шевельнулся.
Я слышал, как ветер воет в дымовом отверстии, и подумал, что мои дети где-то в покоях Этельфлэд, — а каково бы им было слушать это безумие?
— Шлюха, — сказал Годвин, превратив слово «шлюха» в длинный вибрирующий вой.
Потом встал — теперь он выглядел совершенно разумным.
— Среди нас шлюха, господин, — сказал он Альфреду абсолютно нормальным голосом.
— Шлюха? — нерешительно переспросил Альфред.
— Шлюха! — снова завопил Годвин.
После этого к нему как будто опять вернулся здравый смысл.
— Шлюха, господин, червь в плоде, крыса в зернохранилище, саранча на пшеничном поле, болезнь в чаде Господнем. Это печалит Бога, господин, — сказал монах и начал плакать.
Я прикоснулся к молоту Тора. Годвин был безнадежно безумен, но все христиане в зале смотрели на него так, как будто его послали небеса.
— Где находится Вавилон? — прошептал я Финану.
— Где-то далеко отсюда, господин, — тихо ответил он. — Может, даже дальше Рима.
Годвин молча плакал, но ничего не говорил, поэтому арфист Альфреда снова коснулся струн.
Зазвучали аккорды, и Годвин ответил на них тем, что опять принялся распевать, хотя в словах его отсутствовал ритм.