Получил раны — за всю страну свою стоял,
За страну же свою стоял, за Россиюшку.
Былина «Про богатыря Сохматия Сохматьевича»
На костлявых ногах шатаясь, хмурый и голодный, вставал над Белгородом новый день. Солнце от обиды глаза закрыло серыми тучами и землю освещало нехотя, без теней. Не рады были люди новому дню: просыпалось солнце, и дети рты открывали, просили есть.
Воевода Радко поднял глаза к хмурому небу — к дождю такое небо! — ладонью прикрыл лицо: пыль снова влетела из-за южной стены города, горькая, дымом пропахшая пыль. Ископытили печенежские кони степь вокруг Белгорода, оттого и дышать трудно при южном ветре. Воевода шёл к кузнецу Михайло с нерадостной вестью, а когда проходил мимо крепкого двора Самсона, вспомнил растерянное, испуганное лицо посадника. Нынче чуть свет прибежал Самсон и рассказал, что минувшей ночью кто-то дубьём побил его сторожевых псов на подворье. Видел посадник, на шум выскочив, как чьи-то лихие тени метнулись через высокий забор, а чьи — не разглядел.
— Могутова братия в Белгороде осталась, воевода, — в страхе шептал посадник Самсон. — Не сыщем татей — быть большой беде.
«Разбой супротив торговых и больших мужей может начаться со дня на день, — думал воевода, и оттого так ноет сердце, будто ядовитая стрела вошла под ребро и нещадно покалывает. — А от разбоя далеко ли до усобицы? Тогда крепости не стоять против печенегов».
Воевода Радко шёл тесным и чуть влажным от росы торгом — полно пустых телег на торге. И ни единого коня: с началом осады воевода распорядился взять коней под строгий надзор и убивать их только для общей нужды пришлых со степи людей. А про скот и говорить давно перестали — съеден в первые дни осады. Воевода отвернул лицо от пыльного порыва ветра, а больше того, от голодных глаз ратаев. Отвернулся, но и через тяжёлую кольчугу спиной чувствует немые укоры: глаза кололи и спрашивали, скоро ли помощь придёт от князя? Не забыла ли Русь про Белгород?
Он-то верил, что не забыла, говорил о том людям, увещал терпеть, а при случае — как с черниговским торговым мужем Глебом было — вознамерился крепость оставить и самолично откупиться у печенегов — и силу суровую применял, сберегая худые вести о городе своём от чужого уха. С великой надеждой ожидал возвращения Янка. Девять раз уже вечерние сумерки, догоняя утреннюю зарю, прошли над притихшим Белгородом, а его всё нет! И будто вымерло всё вокруг воеводы. Собак и то не видно который день — наверно, от голода разбежались. А может, и ратаи съели их. Тихо и в кузнице Михайлы. К чему ковать новые мечи, когда и теми, что есть уже, скоро некому будет биться. Капля по капле, как дождь редкий из ветром истрёпанной тучи, покидала сила богатырские руки! С тяжкими думами вошёл воевода Радко в дом кузнеца Михайлы. На чисто выскобленный стол сквозь слюдяное оконце падал сноп утреннего размытого света. Михайло тяжело приподнялся над столом, чтобы встретить гостя у порога и к столу пригласить, но воевода сказал, не желая беспокоить хозяина: