Но вот на восьмой день чуть свет, едва пропели первые петухи, прискакал к Ольге с Горы дружинник, с ходу перемахнул через плетень, простучал его конь по двору так, что мигом высунулись в окна тётки.
Гонец у крыльца сложил ладони рупором и давай кричать:
— Где посол? Святослав кличет! Живо!
Скоро был Калокир у знакомого престола в Большой гриднице.
Святослав на престоле сидит туча тучей. Воеводы сидят пониже княжича, тоже хмурые. Малая дружина у стен толчётся, шепчется. Мрачные гриди, глазами сверкают, руками мечи трогают, будто рвутся куда-то, устоять не могут на месте. Где-то рядом тихонько так голосит скорбница, и не видно, где она, плакальщица, и кто на неё шикает, велит замолчать.
Калокир вошёл ягнёнком, дескать, не понимает, в чём дело. Ударил челом у престола. Краем глаза заметил загрязнённые, должно быть, дальней дорогой сапоги какого-то юноши, всклокоченного, исцарапанного, в изодранной на лесных тропах одежде.
Святослав сказал юноше в испачканных сапогах:
— Повтори всё слово в слово.
— Я Боримко, коваль из Радогоща, что в низовьях Днестра-реки, в земле уличей, — возбуждённо заговорил тот. — Только нет уже Радогоща… Нету! Воротясь домой с Пересеченского торга, мы нашли на берегу пепел и руины, мёртвых родичей и поруганные божницы. Всё разбили, пожгли, всё разграбили подлые. Ушли, но оставили трёх своих мёртвых. Тех злодеев сразил мой побратим, Улеб, сын Петри. Больше некому: он один оставался в селе с жёнками, стариками да подколением. А его самого, Улеба, не нашли. И девушек трёх, и малых ребят. Вот платье и секиры злодеев. Я привёз их сюда. Заступись, великий князь! Не прости!
На полу у ступеней престола лежала груда тряпья и секиры. Среди гридей, глядевших туда, куда указал Боримко, новой волной прокатился грозный ропот.
— Что скажешь на это, грек?
Калокир помедлил с ответом, смотрел на привезённые юношей-уличем вещи, потом произнёс со слезой в голосе:
— Что мне сказать, всё уж сказано. Несчастный отрок не обманул тебя. И привёз он одежду и оружие, сам видишь, булгарские.
— Ладно, молвил Святослав и вновь обратился к юноше: — Улебом, говоришь, звали пропавшего. Видно, был добрый молодец, коли сам уложил троих. Моего младшего брата, княжича, тоже Улебом зовут, он гостит нынче в Новгородской земле на Ильмень-озере, мой троих не уложит… А скажи-ка, храбрый Асмуд, чьи дозоры на Днестре?
— То граница светлого князя уличей, — ответил воевода.
— Куда он смотрел, о чём думал в Пересечене! Он посмел проглядеть разбой в наших землях! Как позволил поднять подлые руки на Рось! Кому?