А чиновник вяло переворачивал листки паспорта, дотошно прочитывал все отметки о прописке и выписке, потом снова вернулся к первой странице, хмуро глянул на Войтенко:
— Не здешняя, гражданка?
— Господин начальник, я у дяди живу, к родственникам приехала, — попыталась объяснить Оля.
— Приезжая, значит, — не слушая, продолжал чиновник. — В таком разе, гражданка, собирайтесь в эвакуацию. Поедете на Украину.
— Да чего ж мне делать-то на Украине, когда у меня тут родной дядя?! — возразила девушка.
— Следующий! — Чиновник сделал пометку красным карандашом и протянул Оле регистрационный талон, так и не взглянув на нее. К столу протиснулись очередные. Олю оттолкнули, и чиновник уткнулся носом в новый паспорт.
Девушка растерянно оглянулась. Кто-то шепотом посоветовал:
— Иди, иди, девушка. Тут спорить нельзя — сразу в гестапо заберут.
Войтенко глубоко вздохнула, круто повернулась и выскочила на улицу. По дороге домой мучительно искала выход из создавшегося положения. А выход виделся только один: надо, чтобы хозяин попросил не трогать ее как его родственницу. Дома Оля бросилась к Бондаренко:
— Денис Трофимович, дядя Денис! На вас вся надежда! Идите в комендатуру, попросите, чтобы вашу племянницу не отправляли.
Бондаренко, насупившись, возился в углу.
— А чего просить? Все равно скоро всех будут вывозить. Ничего не даст моя просьба, только внимание излишнее привлеку.
— Но попробовать же можно…
— Да не буду я пробовать! — рассердился Бондаренко. — Живи пока, а там видно будет. Не забрали ж тебя сразу, — значит, не очень это строго у них.
Хозяин сел, глядя в пол, задумался, вздохнул:
— Живи. Только вот чем вас кормить, оглоедов? Ишь, три глотки на мою шею. Ты вот что. Возьми какое ни на есть барахлишко да сходи в станицы. Может, что-нибудь из харчишек выменяешь, а тем временем тут эта кутерьма уляжется.
Оле ничего не оставалось, как собираться в дорогу. Заныло сердце: потянуло к родным. Если уж в станицу, то почему бы не в Ивановскую? Хоть повидаться с матерью, с сестрами, а то ведь кто знает: придется ли еще свидеться?
На другой день Оля отправилась в путь. Ехать одна побоялась и упросила Валю Энину быть попутчицей. Пришлось рассказать подруге, что в станице Ивановской живет крестная мать и что у нее-то Оля и надеется раздобыть продукты.
Девчатам повезло: их подхватил какой-то немецкий шофер и «люстиге руссише фрейлейн» были с шиком доставлены в Ивановскую. Гораздо труднее оказалось тайком от подруги убедить отца и мать в том, что она — не родная их дочь, а только их крестница. Чего стоило Пелагее Кононовне и Ананию Амвросимовичу сдержать себя и сыграть роль «крестных», знали только они, отправившие на фронт пятерых сыновей, зятя и дочь. Они еще не знали тогда, что четверо из них не вернутся с войны, что последними весточками от них будут короткие и сухие строки похоронок…