В торопливости, уже по темному, грязными проулками добираясь домой, Петр Кузьмич терялся в догадках: что случилось, как все неожиданно повернулось? И не понимал, не находил маломальского ответа. Откуда ему было знать, какие душевные движения владели Новосельцевым тогда, в восемнадцатом году, в той саманной развалюхе-сарае, Новосельцевым — студентом, и теперь, почти двадцать лет спустя, — начальником горотдела НКВД? Нет, не мог он предположить, что тогда, вылезая из развалин навстречу разъезду, Новосельцев играл в беспроигрышную игру: если красные, то все оставалось в силе, складывалось по плану, а если белые, он бы открылся, кто есть, — не погибать же ему было бесславно.
Не знал Петр Кузьмич, что и теперь душевные движения Новосельцева не были случайными: он и теперь играл, как ему казалось, в беспроигрышную игру — мало ли как еще повернется с ним судьба, а тут рядом живой свидетель — бежали вместе из белого плена, блукали в степи, не сбросить со счетов — факт! А где те другие — полковник Лежневский и иже с ним, — поди найди их в случае чего! А ему и о прикрытии думать. Все должно быть предусмотрено, заблокировано, комариному носу не просунуться. А то, что он подержал Косачева, припугнул, не беда, в его же, Новосельцева, актив зачтется: бдителен, принципиален — своего товарища, с кем бежал из поезда, с кем вместе чуть не погиб, — не пощадил, взял, когда пало подозрение. Но и разобрался, отпустил — тоже козырь в его пользу, да и Косачев, в случае чего, как свидетель копытами будет рыть землю за него, благодетеля…
2
Приходили, отвальной каменной глыбой придавливали мысли о сыне — тотчас становилось удушливее, сердце в неверном рывке сбивало ритм и словно бы исчезало, растекалось: ударов не было слышно.
Первенец. Сын, Савка, Савелий… Вот кто нужен был ему сейчас рядом, мог стать его духовной опорой, да, знать, не судьба, не как у всех добрых людей получилось-вышло.
И родился Савка не обычно, а в дороге. Тогда они собрались наконец в дальний путь, в гости к дружку Федору Макарычеву, в Нарымское на масленую. Собрались, хотя Евдокия Павловна была на сносях, однако надеялись — неделю стерпится, успеют обернуться из гостей, разродится дома, в Свинцовогорске. Но вышло по поговорке — человек предполагает, а бог располагает, хотя ни в каких святых и господнее бытие Петр Кузьмич не верил, не испытывал к тому влечения. Роды застали их на обратном пути, схватки у Евдокии Павловны начались, когда в розвальнях подъезжали к закуржавелой деревне Секисавке, — заколотилась вдруг под рыжей собачьей дохой, какой была укрыта для тепла, застонала: «Ой, Петр, кажись, пришло»… Делать было нечего, и Петр Кузьмич, охолонувший, погнал не больно резвого мерина к деревне, подвернул к одному из домов — жил знакомый человек. К обеду и разродилась Евдокия Павловна, а на другой день поутру поехали дальше: на сене, устилавшем розвальни, на высокой подстилке, в парном тепле, млевшем под дохой, были теперь двое — жена и сын.