— Кокс? Откуда? Целый состав… Труфанов, начальник дорог, сказал: только Джигартанян состав проскочил… Шурум-бурум выходил!
Он не слышал, что Белоусов приглашал его выпить, совал ему граненую рюмку: смутная встревоженность цепко приковала к окну. Взгляд скользнул по катившим полупульманам, загруженным коксом, и вдруг наткнулся на размашистую меловую надпись: «Заслон, Иртышское пароходство». И Джигартанян тараща глаза рванулся из купе к тамбуру:
— Стой! Стой, говорю! Сто-о-ой!..
Его догнали: крепыш Белоусов обнял за плечи, уговаривал, будто разбуянившееся дитя:
— Ну, зачем же так? Зачем? Не надо. Спокойно! Разберемся… Оркестр, встреча, театр… Будет! Все будет чин чином.
Джигартанян бушевал, не успокаивался, требовал отвести к телефону, связать с Куропавиным. Белоусов наконец сдался, проводил на станцию к дежурному, и, когда по селектору Джигартанян услышал спокойное, короткое «Куропавин», заорал:
— Джигартанян говорит!.. Разбой!.. Грабеж, панимаешь! Жаловаться буду — обком, правительство!
— Успокойтесь, товарищ Джигартанян, — негромко, будто ничего не произошло, прервал Куропавин. — Дело государственное — завод станет, кокса ни грамма, фронту свинец не дадим. Будем считать: взаймы взяли и вы сами везете кокс в Свинцовогорск. Вы — почетный гость.
Нервический хохот вдруг забился в узкой комнатке дежурного: Джигартанян плюхнулся в деревянное кресло, смеялся, слезы выступили у него на глазах, и он повторял:
— Сегодня почетный гость, завтра начальник пароходства делает секим башка!.. Нет Джигартанян, нет башка!
— Так жду, товарищ Джигартанян! Согласны?
Сбивая хохот, скрежетнув зубами и поднимаясь с кресла, Джигартанян проговорил в трубку:
— Согласен! Почетный гость согласен! — Сунул трубку дежурному, поплелся к выходу из душной комнаты.
2
Андрей Макарычев подъехал к топливному двору комбината как раз когда состав, загнанный по ветке в тупик, начали разгружать. Соскочив с дрожек, бросив вожжи на подстилку из кошмы — Мухортка будет стоять, додремывать, щурить влажные, с застарелой печалью глаза, — пошел к вагонам; под сапогами хрумтела, перетиралась угольная крошка. Окинул просторный, в беспорядочных завалах двор, — громоздились штабеля пиленого крепежного леса, бурты дров, уложенные крестом смоленые шпалы, а поодаль горбатились горки угля. Слева, возле забора, где обычно хранились запасы кокса, было пусто, подчищено до пода, до самой земли.
И даже быстрая ходьба не разогревала: под полупальто с бобриковым воротником тепла не было, леденящая сырость пробиралась под ватную подкладку, студила грудь и спину, и Андрей Макарычев, не спуская взгляда с пустой, подчищенной площадки, вскользь подумал, что в теле какая-то ровно бы бескровность, ознобистость: верно, от предзимья, бессолнечных, с сырыми туманами дней, но и от недосыпания, нервных ситуаций, вот уж поистине — беда не приходит одна!