— Ты считаешь себя выше других, потому что ты типа «художник». Ты веришь, что ты свободная женщина последнего образца в нашем современном мире. Но ты не понимаешь, что мы живем в условиях диктатуры этого вашего искусства. Машинам дают имена художников. Поваров называют виртуозами кулинарии, садовников — мастерами пейзажа, рекламу — креативом… Нет ни одного мальчишки, который не мечтал бы выразить свою ненависть к миру в песне, и ни одной девчонки, которая не грезила бы о карьере кинозвезды. Родители их поддерживают. А как же иначе? Нельзя же сказать, что твоя дочь мечтает стать зубным врачом, — стыда не оберешься.
— Я не называю себя художником, — уточнила я. — Я просто фотограф. Это моя профессия.
— Думаешь, повесила на плечо камеру и всех перехитрила? Но какая-нибудь мадам Дюшмоль, которая постит свои фотки в соцсетях, фотографирует лучше тебя! Знаешь, кто в наше время является подлинным маргиналом? Тот, про кого не ведает Гугл. Тот, кто не лезет всем на глаза. Например, Мишель — вот он и есть настоящий маргинал, со своими вельветовыми пиджаками, коллекцией фарфора и аптекарскими мечтами. Именно он оторван от общества. У него нет мобильного телефона, потому что его не волнует, что кто-то не сможет ему дозвониться. Современное общество отторгает его и считает старомодным; он не так одевается, не сидит в интернете, не трахается со всеми подряд и не старается никому понравиться. Но как раз он и есть истинный герой современности. Вот увидишь, недалек тот день, когда мы будем прославлять таких людей, как он. Сегодня каждый выставляет свою жизнь напоказ, каждый озабочен одним — чтобы его фотки были круче, чем у других. Предыдущие поколения занимались примерно тем же и лезли из кожи вон, лишь бы их жизнь со стороны выглядела «прилично». Мы просто перешли от диктата хорошего вкуса к диктату дурного хорошего вкуса. Но суть-то не изменилась. К свободе все это не имеет никакого отношения. Свободен только тот, кому наплевать, что о нем подумают другие.
Я была довольна. Жюли вернулась в мир нормальных людей. Я сказала ей, что она, пожалуй, малость сгущает краски, но Тьерри меня предупредил. А сейчас пусть поскорее окончательно поправляется, не то я приеду в Марсель, возьму ее за жопу и приволоку назад в парижский смог. Прежде чем в палату зашла медсестра, Жюли успела напоследок сообщить мне, что за несколько дней в больнице поняла, что такое безумие.
— Безумие, — сказала она, — это стремление делать одни и те же вещи, каждый раз надеясь, что результат будет другим.
Три часа спустя я вошла в аптеку на площади Шатле — самую большую в Орлеане и на протяжении почти двадцати лет принадлежавшую Мишелю. Перед вами бесшумно раздвигаются стеклянные, всегда сияющие чистотой двери, с надписью «Аптека Шатле», украшенной величественным изображением кадуцея. На входе вас встречают два телевизионных экрана, с которых посетителям рассказывают, как быстрее всего избавиться от вшей и как не попасть в зависимость от табакокурения. Экраны установлены таким образом, что расслышать их бубнеж невозможно, но Мишель объяснил мне, что это сделано специально: экраны должны привлекать внимание не тех, кто находится в помещении, а тех, кто проходит по улице мимо; такой привычный и привлекательный предмет, как телевизор, внушает людям желание заглянуть в аптеку. А больше от них ничего и не требуется. Миновав раздвижные двери и телеэкраны, посетитель наконец открывает для себя аптеку «Шатле», белоснежные стены и плиточный пол которой контрастируют с яркими упаковками товаров на полках. В центре стоит открытая витрина с мылом, выложенным красиво, как фрукты в супермаркете, распространяя по всему магазину успокаивающий аромат лаванды. Вокруг тянутся бесконечные полки, ориентироваться среди них помогает особая система выкладки товара, основанная на цвете упаковки. Сочная зелень и яркая синева отсылают покупателя к шампуням, тюбики желтого цвета предлагают солнцезащитные кремы, тюбики белого цвета с бледной полоской — лечебные кремы, и так далее. Я провела в этой аптеке так много времени, что наизусть помнила расположение лекарств и даже их дозировку, так что если в один прекрасный день я брошу фотографировать тружеников на рабочих местах, то могу рассчитывать на место ассистента провизора и, по теории Жюли, стать настоящим маргиналом.