Не знаю, откуда у меня взялось самообладание в эту минуту. Откинувшись назад как только мог, я бестрепетно ждал катастрофы. Корабль наш наконец перестал бороться с морем и начал погружаться с носовой стороны в воду. Толчок стремительной водной массы, сбегавшей сверху, поразил его в ту часть сруба, которая уже находилась под водой, и в результате, с логической неизбежностью, швырнул меня на снасти чужого корабля.
Когда я падал, корабль поднимался на штаге и потом повернулся на другой галс; замешательство, происшедшее благодаря этому, и было, по-видимому, причиной того, что судовая команда не обратила на меня никакого внимания. Без особенных затруднений я прошел, незамеченный, к главному люку, который был полуоткрыт, и вскоре нашел возможность скрыться в трюм. Почему я так сделал, затрудняюсь сказать. Быть может, неопределенное чувство страха, овладевшее мной при виде этих мореплавателей, обусловило мое желание скрыться. Я совсем не был расположен доверяться людям, в которых, при самом беглом взгляде, заметил столько черт новизны, возбуждавших сомнение и предчувствие. Я счел поэтому за лучшее устроить себе в трюме тайник, удалив с этой целью часть передвижных обшивных досок таким образом, что они давали мне достаточное убежище среди огромных ребер корабля.
Едва я закончил свою работу, как шаги, раздавшиеся в трюме, принудили меня скрыться. Около моего убежища неверными и слабыми шагами прошел какой-то человек. Я не мог видеть его лица, но обстоятельства позволили мне заметить общий его вид. Печать дряхлости и преклонности была несомненна. Колени его дрожали, и все тело колебалось под бременем долгих лет. Обращаясь к самому себе, он пробормотал глухим прерывающимся голосом несколько слов на языке, которого я не мог понять, и начал копошиться в углу среди беспорядочной груды каких-то странных инструментов и обветшавших морских карт. Все его манеры представляли из себя странную смесь: это была ворчливость вторичного детства и исполненная достоинства величавость бога. В конце концов он отправился на палубу, и я его больше не видал.
* * *
Душой моей овладело чувство, для которого я не нахожу названия, ощущение, которое не поддается анализу; поучения минувших времен для него недостаточны, и я боюсь, что даже будущее не даст мне к нему никакого ключа. Для ума, подобного моему, последнее соображение является прямой пагубой. Никогда – я знаю, что никогда – мне не удастся узнать ничего относительно самой природы моих представлений. Однако нет ничего удивительного, если эти представления неопределенны, ибо они имеют свое начало в источниках совершенно новых. Новое чувство возникло – новая сущность присоединилась к моей душе.