Добравшись до краулера, йавы вновь заговорили между собой. Р2Д2 слышал их разговор, похожий не то на карканье, не то на кряканье, но ничего не мог понять. Ничего удивительного: когда йава того хочет, его может понять только йава, так как язык, которым они пользуются, менялся случайным образом — отчего лингвисты, пытавшиеся его расшифровать, буквально на стенку лезли.
Один из йавов достал из мешка на поясе небольшой диск, потом воткнул кругляш в сыпанувший искрами штекер на корпусе Р2Д2. Потом из бока гигантской машины выдвинулась огромная труба. Йавы закатили под нее Р2Д2, а потом отошли в сторону. Что-то коротко застонало, потом сразу же раздался чудовищный «чмок» огромного вакуумного насоса, и маленького робота втянуло в нутро песчаного краулера точно горошинку в соломинку для коктейля. Завершив свои труды, йавы вновь разразились бормотанием, а затем поспешили в краулер. Они ловко залезали внутрь по лестницам и через какие-то трубы — со стороны это больше всего походило на то, как выводок вомпы-песчанки улепетывает в свои норки.
Без особой нежности приемная труба выплюнула Р2Д2 в маленький отсек. Б этой тюрьме среди груд сломанных инструментов и всякого ненужного хлама ютилось с дюжину всевозможных дрои-дов. Некоторые переговаривались — на своих электронных языках. Другие бесцельно слонялись по углам. Но когда в отсек вывалился Р2Д2, все повернули к новичку свои зрительные устройства и датчики. И тут в сумраке раздался изумленный голос:
— Р2Д2! — воскликнул взволнованный Ц-ЗПО. — Не может быть! Это ты!
Он протолкался к по-прежнему парализованному собрату и обнял его с порывистостью, мало присущей механизмам. Нашарив маленький диск на боку Р2Д2, ЦЗПО задумчиво перевел взгляд на свою грудь, где красовалось очень похожее устройство.
С лязгом провернулись плохо смазанные катки, пришли в движение массивные гусеницы. Скрежеща и скрипя, чудовищный краулер медленно повернулся и неторопливо пополз в пустынную ночь.
Восемь имперских сенаторов и офицеров казались такими же неодушевленными, как полированный низкий стол, вокруг которого они сидели. У входа в зал, скудно освещенный холодным светом ламп на столе, замерли солдаты, похожие на мраморные статуи в своих белых доспехах. Командующий Тагге, самый молодой и самый нетерпеливый из восьмерки с пафосом произносил речь. Остальные терпеливо молчали. Тагге быстро забрался наверх, не брезгуя по пути никакими средствами, и хотя, как и все остальные собравшиеся, он красовался в ладно пригнанной серой форме, и от него пахло дорогим одеколоном, сенаторы избегали прикасаться к нему — даже случайно. Тем не менее, его уважали. Или боялись.