После тридцати стала мечтать о ребенке. Ради этого сходилась иногда с мужчинами, хотя все они были ей безразличны. И как только поняла, что забеременела, сразу порвала последнюю связь, благо отец зачатого дитяти тоже не особенно был к ней привязан и слишком большого несчастья она ему не принесла.
Имя Ева придумала заранее. Красивое. Особенное. Имя Единственной! Дочка росла милой и домашней, они были как подруги, болтали обо всем. Училась Евочка неплохо, закончила институт и последние два года работала бухгалтером в маленькой компании. Мальчики у нее случались и в школе, и после, но все как-то быстро ей надоедали. Жаловалась матери – не получается влюбиться насмерть. Как накликала!
Поначалу она еще делилась, рассказывала: с каким я, мам, прикольным парнем познакомилась! Красавчик, веселый. Сам ко мне приклеился на улице. Телефонами обменялись… Однако с каждым днем как будто дальше отстранялась, погружаясь в омут любовной зависимости. Все меньше было рассказов, все больше рассеянности и безуминки в глазах. На вопросы не отвечала, уклонялась или отмахивалась. И Мария справедливо подозревала недоброе, но не знала, что предпринять, только задумывалась да тревожно наблюдала. «А что я могу-то? – размышляла печально. – Разве вот только любить… Каждый должен пройти свой путь».
С детства Машу тянуло философствовать. Все поверхностное казалось недостаточным, всякое понимание – неокончательным. Работе это не мешало, она трудилась шеф-поваром процветающего ресторана русской кухни и по службе всегда была успешна. А по жизни ее доморощенная философия даже пользу приносила: по дороге на работу и с работы, умиротворенная мерным покачиванием электрички, Маша разговаривала с собой о наболевшем, о личном, о самом важном, – и всегда норовила подняться над суетой, посмотреть на все с другой точки. И так ей удавалось немножко приводить в порядок смятенные мысли. Она любила поезда, их привычные убаюкивающие шумы – однообразные стуки колес, нераздражающий гул и невнятицу тихих разговоров.
Дома между тем наступили нелегкие времена. Томясь в неизвестности, Мария подслушивала у дверей дочкиной комнаты.
– Ха-ха-ха, – заливалась Евочка. – Да… да… да… Ха-ха-ха… – И что-то журчала уже совсем неслышно, не прекращая хихикать.
«С ним разговаривает, – сердцем догадывалась мать. – С прохвостом». – Невольно она испытывала неприязнь, даже ненависть к незнакомому парню.
– Хорошо… хорошо… Ну Вить… – изнемогая от нежности, выдыхала ее влюбленная дурочка. – О! Нет, только не это… Ха-ха-ха…
«Голову задурил… сволочь», – сокрушалась мать.