…Я вижу, как она медленно поворачивается — в тысячу раз медленнее, чем можно предположить…
Только не волнуйся… Я попробую. Еще чуть-чуть…
Вот как все было в тот день…
Я накупила целую сумку продуктов и пошла к ней… Я на улице. Сколько красок, а я без кожи. Нана! Я шептала: «Нана! Отдай мне свою кожу, толстую — зачем она тебе — не в Тбилиси же в ней ехать — а уж я сумею должным образом ею распорядиться…»
Мне было больно, я давно была в скверном состоянии…
Если б это было безумие, я справилась бы с ним. Безумие предусматривает некоторую несвойственную мне распущенность, оно само — допущение. Очень уж много позволил себе тот, кто свихнулся — душа, душа забыла свое место, забыла, что она не лучше других, столь же больных душ, которые терпят, не бесятся. Со мной — иначе. У меня не было больше души, и разум ушел, оставив меня всю в красках. Слабоумие, а не душевная болезнь — вот что мне досталось (кое-какие чудачества помогают иногда в таких случаях выдать одно за другое, но они происходят от той или иной, или третьей нехватки ума — сами по себе они не родятся). Симуляция сумасшествия, сонная свобода — и та уже давалась мне с трудом. Заторможенность мешала даже хулиганству — я выматерилась бы с наслаждением, да не открывался рот. У вас бывают такие сны, когда вы знаете, что спите, и шутите, веселитесь предерзко?.. Приступы головной боли и тошноты участились — все краски перепутались, но не смешались… Боль — главное, она сильнее мысли… Нана! Хоть бы мне сделаться нечувствительной к бели, как ты…
Нана не открыла мне дверь, а я притащила тяжелую сумку с продуктами. Я только хотела покормить ее… Ее мать уже почти не вставала с постели, ничего не готовила. Они лежали в одной комнате — каждая на своей кровати и лицом к своей стене…
Нана подкатилась к двери в инвалидном кресле, на которое я еще вчера посадила ее, и сделала мне «пр-р-р» в замочную скважину.
Я была в ужасе — значит, ночь она провела сидя.
Значит, вечером у матери не хватило сил переложить ее в постель. Я-то понадеялась на нее — поднять Нану и усадить в кресло она не может, а кое-как вывалить ее на кровать ей до этого случая удавалось. Наверно, ей очень было плохо, если Нана до сих пор в кресле… И она не смогла сейчас встать…
Я просидела спиной к двери на резиновом коврике весь день, я стучала в дверь затылком, локтями… Я хотела покормить их, но пришлось тащить сумку обратно… Я в метро, в моем коридоре. Мне тяжко! Здесь нет почти красок — бежевые стены нежны, но столько света! Как будто я не в коридоре, а в луче прожектора.