НИКОЛАЙ. Но ведь он выбросился из твоего окна.
ДИМКА. Да.
НИКОЛАЙ. Ты был при этом?
ДИМКА. Да, я бросил все, как было, и мы с ней убежали.
ОЛЬГА. С Женей?
ДИМКА. Нет — с той женщиной.
НИКОЛАЙ. Но ведь не ты его убил?
ЖЕНЯ. Да успокойтесь вы с убийствами, слышите? Никто, никто никого не убивал.
ОЛЬГА. Господи… Как звали-то его?
ДИМКА. Понятия не имею.
ОЛЬГА. А как он попал к тебе в комнату?
ДИМКА. Должно быть, хотел ее уличить. Я не стал выяснять подробностей, не до того было. И зачем он вышел в окно, а не в дверь, тоже не знаю. Во всяком случае я ему указал на дверь.
ОЛЬГА. Дима, миленький, что ж ты натворил-то…
ДИМКА. Мама, а что? Я здесь буду жить. Женька, наверное, заняла мою комнату — буду спать в гостиной, на диване. Как хорошо — теперь хоть война, хоть потоп — меня никто ни о чем не спросит. Я ведь похоронен. И плита есть на могиле, да? И крест? Все — на мне поставили крест — мое место в Красной гостиной.
ЖЕНЯ. Шкатулка закрыта, ключ потерян. Принимайте назад своего покойничка. Это такой уютный гробик, обитый изнутри красным бархатом. Лень в квадрате, в кубе, в коробочке.
ДИМКА. Отец, пусть эта рыба со мной не разговаривает.
ЖЕНЯ. Сначала ты вылез из могилы, потом, чего доброго, запросишься назад в материнскую утробу? Трус. Лжедмитрий.
НИКОЛАЙ. А на что вы жили… с той женщиной? Ее-то ты хоть помнишь, как зовут?
ДИМКА. Помню, но вам не скажу. А на что жили — ну, она что-то зарабатывала, я ей помогал, да нам много и не надо было.
НИКОЛАЙ. А зачем ты сюда пришел?
ДИМКА. Пришел.
ЖЕНЯ. Правильно. Вот, Николай, ваши дети живут здесь, живут, и, даже становясь мертвецами, приходят сюда гнить. Вот. Это все ваше, родное. Кормите теперь райскими яблочками избалованного сорокадневным пребыванием на том свете сына.
НИКОЛАЙ. Женя, вот тут вы несколько перестарались — вы готовы и его выставить за дверь.
ДИМКА. А почему она так уверена, что сама останется здесь?
НИКОЛАЙ. Я думаю, вам надо все-таки поговорить. Пойдем, Оля.
Они уходят.
ДИМКА (им вслед). А где Маша?
ЖЕНЯ. Спит, накачанная наркотиками. Пока ты радовался избавлению от прозы жизни, она тоже даром времени не теряла.
ДИМКА. Твоя работа?
ЖЕНЯ. Скорее — твоя лень.
ДИМКА. Добилась своего?
ЖЕНЯ. Чего — своего?
ДИМКА. Места в жизни.
ЖЕНЯ. А ты? Избавился наконец от недочеловеческого одиночества?
ДИМКА. Как ты смеешь меня ненавидеть?
ЖЕНЯ. Я тебя не ненавижу, а вовсе не вижу. Не надо было столько плакать — я тебя предупреждала. Вот и выплакал все глаза, а заодно и душу.
ДИМКА. Тебя послушать — у меня души никогда и не было.
ЖЕНЯ. Да не слушай ты меня!