— Могу ли я спросить его превосходительство, удалось ли вам хоть немного отдохнуть во время многотрудного и славного путешествия на Дальний Восток, сэр? Возможно, немного спорта? Прогулки? Ну и маленькие вылазки в магазины за сувенирами, вы уж простите меня за прямоту?..
А телефоны по-прежнему молчат, ничто не нарушает благословенной тишины, пока Хранитель Ключей от Баланса Мировых Сил обдумывает свой ответ.
— Слишком плотно, — объявляет он. — Вы слишком туго затянули меня в поясе, мистер Брейтвейт. Почему это вы, портные, не даете своему президенту дышать?
— «Знаешь, Гарри, — говорит он мне, — эти парки в Париже, это что-то! Я бы завтра же устроил такие в Панаме, если б не проклятые застройщики и коммунисты!»
— Погоди, — бормочет Оснард, торопливо строча в блокноте и переворачивая страничку.
Они находились в отеле под названием «Парадизо», в номере на четвертом этаже, снятом на три часа. По ту сторону улицы мигала, гасла и вновь загоралась огромная неоновая реклама кока-колы, то затопляя комнату багрово-красным пламенем, то вновь погружая ее во тьму. Из коридора доносились шаги уходящих и приходящих парочек. Из-за стенки слышались стоны то ли разочарования, то ли восторга, а также все убыстряющийся стук, производимый двумя изголодавшимися по любви телами.
— Нет, этого он не говорил, — осторожно заметил Пендель. — Ну, во всяком случае, не столь многословно.
— Прошу тебя, не надо перефразировать! Излагай в точности теми же словами, о'кей? — Оснард облизал кончик карандаша и перевернул еще одну страничку.
Перед глазами Пенделя возник летний домик доктора Джонсона в Хэмпстед Хит, таким, каким он увидел его, придя с тетей Рут за азалиями.
— «Гарри, — говорит он мне, — этот парк в Париже, название вылетело из головы. Там стояла такая маленькая хижина с деревянной крышей. А вокруг — ни души, не считая телохранителей и уток». Президент очень любит природу. «И именно в этой хижине и делалась история. И однажды, если все пойдет по плану, на этой деревянной стене появится табличка, возвещающая всему миру, что именно здесь, в этом самом месте, были раз и навсегда определены будущее процветание, благополучие и независимость Панамы и ее граждан. Плюс еще дата».
— Теперь скажи, с кем он говорил? С японцами, лягушатниками, китайцами? Он ведь не просто так там сидел и не с цветочками беседовал.
— А вот об этом не сказал, Энди. Хоть и намекал.
— Как? А ну-ка, говори. — Оснард снова облизал кончик карандаша вместе с пальцем.
— «Ты уж извини меня, Гарри, но скажу откровенно: блеск и многогранность восточной мысли стали для меня настоящим откровением. Надо признать, что и французы в этом смысле не очень от них отстают».